Книга Переплетения - Зигмунт Милошевский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Ознакомительная версия. Доступно 16 страниц из 79
– Камиль, – прошептала Ядвига Теляк и рухнула на колени, с восторгом глядя в лицо Кузнецова, у которого тоже показались слезы на глазах. – Камиль, Камиль, Камиль, любимый, как мне тебя не хватает, как! Ведь все должно было быть по-другому.
– Откройте мне мою дочь, – произнесла Ярчик. – Я не вижу своей дочери, он не может заслонять мне дочери, ведь его нет в живых, нет уже столько лет. Умоляю, откройте мою дочь, я хочу ее видеть.
Шацкий отодвинул Кузнецова назад на несколько шагов, чтобы тот не стоял между Ярчик и Квятковской. Квятковская без слов, все с той же меланхолической улыбкой следила глазами за полицейским; Телякова протянула к нему руки, как бы желая удержать. Ярчик успокоилась, глядя на дочь. И только Рудский с ненавистью вглядывался в стоящего сбоку прокурора.
– Я требую, чтобы вы немедленно это прекратили, – холодно сказал он.
– Не думаю, что в данной ситуации вы можете что-либо от меня требовать, – спокойно ответил Шацкий.
– Вы не отдаете себе отчета, что это значит для женщин. Ваш эксперимент может оставить прочный след в их психике.
– Мой эксперимент? – Шацкий почувствовал, как внезапно у него поднимается давление, и еле сдерживался. – Мой эксперимент? Как раз выяснилось, что вы все в течение двух недель следствия водили за нос полицию и прокуратуру. Не моя забота – психика, в особенности ваша. Мое дело – поставить перед лицом суда тех, кто нарушил кодекс. Кроме того, мы еще не получили ответ на важнейший вопрос: кто из вас убил Хенрита Телята в этом помещении, в ночь с четвертого на пятое июня текущего года? Уверяю вас, я не прерву «мой» эксперимент, пока не буду уверен, что одна особа из присутствующих уйдет отсюда с полицией.
– Мы не хотели его убивать, – Ханна Квятковская заговорила впервые после того, как вошла в зал.
Прокурор Теодор Шацкий медленно выпустил воздух из легких.
– А что вы собирались сделать?
– Мы хотели, чтобы он понял, что натворил, и совершил самоубийство.
– Замолчи, девушка, ты не представляешь, о чем говоришь! – закричал Рудский.
– Ох, перестань, папа. Нужно знать, когда проигрываешь. Разве ты не видишь, что они все знают? Хватит с меня этих постоянных планов и лжи. Много лет я жила будто в летаргии, прежде чем смирилась со смертью Камиля, ты даже не представляешь, чего мне это стоило. И когда я, наконец, стала жить нормальной жизнью, появился ты со своей «правдой», «справедливостью» и «отмщением». Мне с самого начала не нравился план твоей долбаной мести, но вы все были такие убежденные, уверенные и убедительные, – она махнула рукой… Шацкому никогда не доводилось слышать столько горечи в чьем-либо голосе. – И ты, и Эузебек, и даже мама. О мой Боже, когда я подумаю о том, что мы совершили. Прошу тебя, папа. Хотя бы сейчас веди себя прилично. Если глубже входить в наше вранье, в психике действительно останутся «прочные следы». И поверь мне, они будут вызваны не действиями пана прокурора.
В отчаянии она села на пол и закрыла лицо ладонями. Рудский глядел на нее с тоской и любовью, казался уничтоженным. Несмотря на это, он молчал. Все молчали. Неподвижность и тишина были идеальными, и у Шацкого на минуту возникло странное ощущение, будто он не участвует в реальном событии, а разглядывает трехмерную фотографию. Он наблюдал за Рудским, который, в свою очередь, всматривался в него, сжав губы, и ждал. Терапевту нужно было заговорить, как бы он ни был против. Нужно, потому что нет другого выхода. Оба мужчины, не спускавшие глаз друг с друга, прекрасно это знали.
Наконец Рудский глубоко вздохнул и начал говорить.
– Ханя права, мы не хотели его убивать. То есть мы хотели бы, чтобы он умер, но не хотели убивать. Это трудно объяснить. Впрочем, я, вероятно, должен говорить только за себя – я не хотел, чтобы он жил, и заставил остальных принять в этом участие.
Шацкий молча поднял бровь. Они все насмотрелись американских фильмов. Убийство – не кидание шипами в классе. Нельзя просто так взять вину на себя, чтобы коллеги были довольны, а учительница и так ничего не скажет.
– Как конкретно это должно было выглядеть? – спросил он.
– Что – как? Не понимаю. Как должно было выглядеть самоубийство?
Шацкий покачал головой.
– Как это выглядело с самого начала, с того момента, как вам пришла в голову мысль довести Хенрита Телята до самоубийства. Я понимаю, что такие вещи за пару дней не готовят.
– Самым трудным было начало, сближение с Теляком. Я заказал в его фирме буклеты для доклада о жизни и смерти ребенка – чтобы его заинтересовать. Потом устроил в «Польграфэксе» скандал, якобы они сделали все не так, как я хотел, – что правдой не являлось. Я потребовал встречи с директором. Мне удалось направить разговор так, что он стал рассказывать о себе. Предложил ему встречу в моем кабинете. Он сопротивлялся, но я его убедил. Он пришел. И ходил полгода. Знаете ли вы, чего мне стоило неделю за неделей выдерживать по часу с этим сукиным сыном, убийцей нашего сына? Проводить его гребаную «терпапию»? Я сидел в кресле и постоянно думал, не ударить ли его чем-нибудь тяжелым, и делу конец. Я представлял себе это непрерывно. Без конца.
– Я понимаю, что слово «терапия» мы можем поставить в кавычки, – вмешался Шацкий. – Ведь целью ваших сеансов было отнюдь не лечение.
– Хенрик после этих встреч был в ужасном состоянии, – тихо добавила Ядвига Теляк, всматриваясь в Кузнецова. – Мне казалось, что после каждого сеанса ему становилось хуже. Я говорила, чтобы он прекратил, но он объяснил, что так и должно быть, что перед выздоровлением кризис углубляется.
– А пани знала, кем был Цезарий Рудский?
– Нет. Тогда нет.
– A когда пани об этом узнала?
– Незадолго до расстановки. Чарек пришел ко мне, представился… Вызвал всех духов из прошлого. Действительно всех. Рассказал, что сделал Хенрик, и что они собираются с ним сделать. Говорил, оставят его в покое, если я этого захочу.
Она замолчала, прикусив губу.
– И вы захотели?
Она отрицательно покачала головой.
– Вы правы, целью этой «терапии» не была терапия, – быстро подхватил Рудский, также и для того, чтобы отвлечь внимание прокурора от Теляковой. – Вначале я хотел узнать, действительно ли он виновен в гибели моего сына. Кое-какая информация имелась, но я хотел убедиться. Сволочуга признался мне на первом же сеансе. Конечно, он все обстроил, может, боялся, что пойду в полицию, но его признание было однозначным. Потом… Не буду говорить о подробностях, но моей целью стало вызвать у Теляка как можно большее чувство вины за смерть дочери и внушить ему, что если он добровольно уйдет из жизни, это поможет спасти его сына. Что, впрочем, было правдой.
– А о Камиле, вашем сыне, вы позже разговаривали?
– Нет. Наверное, мы могли бы, если бы я нажал, но я опасался, что буду не в состоянии, и сосредоточился на его родителях и нынешней семье, несколько раз вбрасывал то, что могло усилить его чувство вины. Про себя я думал, что так смогу им манипулировать, чтобы он покончил с собой без расстановки, но сволочуга крепко держался за жизнь. Спрашивал, когда ему станет лучше. Бог свидетель, это были тяжелые для меня минуты.
Ознакомительная версия. Доступно 16 страниц из 79
Внимание!
Сайт сохраняет куки вашего браузера. Вы сможете в любой момент сделать закладку и продолжить прочтение книги «Переплетения - Зигмунт Милошевский», после закрытия браузера.