Ознакомительная версия. Доступно 16 страниц из 80
Бывают стихи в прозе, а еще бывают стихи в публицистике. «Шаргуновости»: в колонке с таким названием я вел летопись своей борьбы — избиты мои товарищи, обыск моей квартиры, гоняется по городу «наружка», повел колонну на прорыв в Воронеже, вот захвачен в плен, а вот обманул погоню, и так без конца и края.
— На кого ориентируешься в современной литературе? Кто для тебя авторитет? Кто они, столпы? Вообще жива ли классическая русская литература? Западная?
— Столпы — это воск. Есть подрастающие столпы — мягкие, теплые, молодой воск. Есть твердеющие. Есть холодные и затвердевшие, свою задачу выполнившие, поэтому тут назову имя — Валентин Распутин. Современная западная литература мне неинтересна, неблизка. Хотя… Недавно прочел роман «Милые кости». Автор — женщина, Элис Сиболд. Скоро этот роман экранизирует Питер Джексон, наверное, будет успех. Неплохая такая сентиментальная вещь, понизанная насквозь протестантской этикой и набитая до отказа западными плюшевыми страхами. Повествование от лица девочки, которую убил маньяк. В целом — занимательно. Лучшее из того, что читал в этом году. Из покойных отечественных авторов высоко ставлю Катаева и Трифонова.
— Кого из живых классиков уважаешь?
— Уважаю Юрия Мамлеева, что ни говори — классик.
— Когда ты пишешь, что первично для тебя? Донести мысль? Сделать сюжет?
— Интересно и то, и другое. Интересно написать жестко скомпонованную, сюжетную книгу, например, детектив. Тонким русским языком. Интересен и заплыв на просторы смысла, когда сюжет маячит лишь как кромка берега. По-своему удачно совмещал мысли и сюжеты Достоевский.
— Сереж, ты вполне себе известный, хотя и молодой писатель. Конкурентами кого-то воспринимаешь? Или — каждый делает свое дело? Быков, Гуцко, Новиков, Иванов, Сенчин? О женщинах будем говорить? Анна Козлова, Василина Орлова?
— Конкуренты — не те, кто работает с близкими темами и жанрами, не Быков и Прилепин, которые публицистичны, социально отзывчивы и у которых тоже сто рук и сто работ. Соперники те, кто умеет как-то так, как я не хочу, или не умею, или времени не имею научиться. Поэтому я с завистью наблюдаю нежно-брутальные, как скандинавский натюрморт, книги Дмитрия Новикова и выпуклую, похожую на игру в небе яркого солнца и хмурых туч, прозу Алексея Иванова. Я завидую им, потому что они —
другие.
А милые девушки — мне не соперницы. Сознаюсь: я не очень-то верю в полноценную конкуренцию с женщиной-писательницей. Хотя в чем-то они сильнее.
— В чем?
— Писательницы? В мягкости стиля и размытости взгляда. Женская физиология, женская природа гламурна по определению. Даже крестьянка гламурна, жаждет бирюлек, цацек, греть пузо. Все женщины ищут потребительской благости. И это прекрасно. В нулевые годы нефтяного комфорта пишущая женщина была весьма ко времени. Посмотрим, что там дальше…
— Ты, Сереж, писатель, прости, уже о другом скажу, социальный. Не «остросоциальный», хотя и такой порой, но социальный, и политический часто, и вообще — из нашего реального времени. Политические взгляды менялись по мере написания новых книг? Может быть, сами книги, как ни странно, влияли на взгляды?
— Сплошь и рядом политические взгляды — это торговые наклейки. Жизнь не стоит на месте. Какие-то метаморфозы в политических формулировках не просто нормальны, а свидетельствуют о том, что ты живой человек, не кукла, которая при нажатии пищит: «Лева-ки» или «Правый марш». Главное для реального политика — искать лучшее для своей страны, для соотечественников и мыслить стратегически. В этом плане я — ситуационист. Но последним восьми годам благодарен за то, что среди всего этого пошлого насилия мне стали очевидны ценности гражданской свободы. Уверен, что политику сейчас зря хоронят. Все вернется в стократном виде. Будет жарко и ярко! И мы с тобой этому посодействуем.
— Что-то по газетам этого не заметно. Ты сам-то периодику читаешь?
— Журналистика полуживая сейчас. В этом есть справедливость возмездия за перекосы девяностых. Ведь, по слову Цветаевой, «уж лучше на погост, чем в гнойный лазарет, к чесателям корост, к читателям газет». Сегодняшняя тенденция такова: если, написав статью, дашь ссылку у себя в ЖЖ — тогда прочтут, а не дашь — не заметят. Читаю ЖЖ — там мысли и истории, но там же — слишком пестро и густо, ЖЖ вымывает твое «я» и заполняет тебя чужим беснованием, вообще, ЖЖ — это сказка о потерянном времени, бесконечная сказка, ворующая время.
— А с какими ощущениями листаешь «Первый канал», РТР и обратно?
— По специальности я международник-телевизионщик. Учился, как делать телевидение, под началом хищных чутких мастеров, одним из них был покойный Георгий Кузнецов. Есть у меня интерес к ящику. Но первая и вторая кнопки — безголосые концерты, хамская юморина. Смотрю полминуты. Развлекательная (во всех смыслах подавляющая) часть двух каналов — бесконечная пивная пена. Пену щекастый продюсер дует в глаза зрителю. Новости едва ли не северокорейские. Отстой. Или — «ац-той».
— Надо ли политикам слушать писателей и журналистов? Памятуя о том, сколько бреда они произнесли и написали в последние двадцать или тридцать лет?
— Нужно. Писали не такой уж бред. Серьезнее слушали бы писателей и журналистов, общество было бы осмысленнее и человечнее. Нужно реабилитировать понятие «интеллигенция» (это прежде всего состояние души, а не профессия и не происхождение). Интеллигент — то, к чему должен стремиться каждый гражданин. Добротолюбие, которое, как муравей — сок, выделяет интеллигент, пусть даже мизантроп, — вот национальная идея. Наш народ должен выйти из сонно-быдляческого состояния подданных сырьевого миража. Добро, братство, тяга к знаниям — рецепт выживания «русской цивилизации». О чем, собственно, на все лады и твердили всегда пишущие люди, будь они почвенники или западники.
— «Писателей надо пороть», — писал Василий Розанов. Как писатель тебя спрашиваю: надо нас пороть? Или забить на нас? Или любить нас при жизни?
— Чехов ответил до Розанова. «Писатель должен быть нищим… Ах, как я благодарен судьбе, что был в молодости так беден!» И он же: «Писатель должен быть баснословно богат, так богат, чтобы он мог… купить себе весь Кавказ или Гималаи…» Пороть надо, надо преследовать, завязывать глаза под бой барабанов, при этом боготворить, тайно переписывать поэмы, сочиненные в острогах. Счастье писателя — это союз страданий и славы.
— Какие ощущения от твоего визита в Нижний Новгород? И вообще от предпринятого тобой путешествия по стране?
— Все время в движении я. Страна разная, огромная. Злоба, темнота, похоть. Нежность, наивность, сдержанность. Нижний Новгород показался мне «близким к природе», почти по Руссо. К огородам, к чернозему. Уныло и тяжело я поднимался на лестницу-холм, но побродил по городу, побратался с тобой, Прилепиным, и твоей кожанкой. А когда спускался вниз, был закат, драгоценно мерцали какие-то колючки огородов, и я бежал, и река меркла, и дуло свежо, прощально, точно это последние мгновения лета, и было хорошо так, как только может быть на Волге…
Ознакомительная версия. Доступно 16 страниц из 80
