Ознакомительная версия. Доступно 20 страниц из 96
– Русская болезнь, – усмехнулся Женя. – Выпивать начал. Зря, конечно. Но как-то, знаешь… Я же герой был, и в войну, и потом, все газеты про меня писали. Тут тебе и тосты-банкеты, и все такое. Сначала ничего, не сказывалось. А потом – возраст, куда деваться. Так, чтобы с вечера на грудь принять, а утром как огурчик, уже не получалось. А там, сама понимаешь…
– Понимаю, – перебила его Таня. – Как ты себя чувствуешь?
Она встала, подняла с пола халат, краем глаза заметив при этом, что Женя окинул ее быстрым оценивающим взглядом. Она не испытывала неловкости от того, что стоит перед ним голая; ей было все равно.
– С утра-то? – переспросил он. – Да вроде ничего, нормально. Похмелиться бы, конечно. У тебя нету?
– Нет.
То, что она чувствовала сейчас, невозможно было назвать даже разочарованием. Это была глубокая, мучительная, до сердца доходящая горечь.
Женя тоже сел, потянулся за брюками, которые лежали на полу у кровати.
– Черт, связался с пацанами, – проговорил он, трогая синяк под глазом и морщась. – Они дембель отмечали, выпивки было море… Им, конечно, лестно: летчик, герой с ними выпивает. Ну, а потом набрались – слово за слово, они мне в морду, я им в ответ, вот тебе и нате. Спасибо, Тань, – с чувством добавил он. – Если б не ты, меня бы, может, милицейский патруль подобрал. На работу бы сообщили, неприятностей не оберешься.
– Ты работаешь? – удивилась она.
Ей трудно было представить, что он ходит каждое утро куда-то на работу.
– Да, держат вот пока на подготовке летного состава, – кивнул он. – Все-таки заслуг у меня немало.
– Я знаю, – усмехнулась Таня.
После войны она часто встречала его фамилию в газетах. Глаза его прямо смотрели со страниц, и казалось даже, что они сверкают синевой, хотя фотографии были черно-белые.
– Ну, я пойду? – полувопросительно произнес Женя.
Он уже надел и брюки, и рубашку. Рубашка была надорвана у ворота.
«Надо зашить», – подумала Таня.
А вслух сказала:
– Женя, а почему ты со мной не встретился, когда с фронта вернулся?
Наверное, он не ожидал такого прямого вопроса. Но она и вообще говорила обо всем прямо, жизнь ее к этому приучила, а сейчас и вовсе не считала нужным изъясняться обиняками.
Это было единственное, что ей хотелось узнать у Жени, и это надо было спросить сейчас, потому что больше они не увидятся.
– Ну… – пробормотал он. – Ты же из Москвы уехала, и я же…
– Я в Тавельцево уехала, – перебила она. – Час на электричке. Ведь Берта Яковлевна тебе об этом рассказала, правда?
Когда в их доме на Ермолаевском снова начались аресты, хотя еще даже война не закончилась, Таня поняла, что отец был прав и спасение – вернее, надежда на спасение – состоит для них с мамой в том, чтобы уехать из Москвы. И единственной возможностью показался ей отъезд в Тавельцево. Конечно, это не называлось «как можно дальше», но ничего другого ей в голову не приходило. Ну не уедешь же куда-нибудь в белый свет на Крайний Север, когда мама беременна на последних месяцах!
Можно было, конечно, попробовать обосноваться в Тамбове, где ей помогли бы друзья – за четыре военных года, что она там прожила, их у нее появилось немало. Но Таня решила, что это слишком большой город для того, чтобы никто там не обратил внимания на жену и дочь изменника родины. А Тавельцево тогда, в сорок пятом, было глухой деревней, и дом, который отец купил перед войной, казался ей единственным надежным местом для незаметной жизни.
А маме необходимо было спокойствие, хотя бы внешнее, потому что отчаяние, в которое она впала, когда отец пропал без вести, было неизмеримо. Она твердила, что так и знала, что когда она все-таки вырвалась из Новосибирска и успела встретиться с ним в Москве, то чувствовала, провожая его обратно на фронт, что они больше не увидятся, и это ее страшное предчувствие оправдалось, и зачем же ей теперь жить, зачем же теперь все… Таня бросила университет, увезла ее в Тавельцево, с трудом устроилась уборщицей в деревенскую школу.
Перед тем как уехать из Москвы, она и зашла к Берте Яковлевне, соседке Саффо. И была уверена, что пунктуальная старушка рассказала об этом Жене.
– Ведь рассказала? – повторила она.
– Ну, рассказала, – нехотя подтвердил Женя. – А что ты на меня так смотришь? – В его голосе прозвучал вызов. – Теперь-то легко рассуждать! А тогда? Мало мне было фамилии этой – кто ж знал, что дед понтийский грек был, а их же всех после войны высылали! – мало что Димка пропал, так еще с тобой бы я тогда…
Он наверняка хотел сказать «связался», но все-таки не сказал. Таня удивилась этой неожиданной деликатности.
– Я летать хотел, – жестко, зло проговорил Женя. – Летать! Я об этом с детства мечтал, понятно?
– Понятно, – усмехнулась Таня. И, не удержавшись, напомнила: – От русской, как ты ее называешь, болезни тебя эта прекрасная детская мечта, однако же, не удержала.
– Слушай, вот учить меня не надо, ладно? – поморщился он. – Насчет этого меня, знаешь ли, партком учил, когда жена туда телегу накатала.
– Тебя поздно учить, – пожала плечами Таня.
«Неужели я его хотела? – думала она, глядя, как он надевает туфли, нервно дергает узлы на шнурках. – Вот сейчас, всего полчаса назад? Как странно… А может, я его и тогда только хотела? – вдруг пришло ей в голову. – Тогда, перед войной. Только не понимала тогда, что просто хочу его, не больше. Да в семнадцать лет ведь и не бывает «просто хочу» – только любовь бывает…»
Женя наконец обулся, так и не развязав шнурки. От этого туфли наделись на ноги криво и чуть не свалились, когда он шагнул к окну.
– Я лучше через окно, – объяснил он, хотя Таня ни о чем его не спрашивала. – Ну, пока.
Она не знала, как с ним проститься. Что ему сказать – до свидания? Свидания с ним ей совершенно не хотелось, и она была уверена, что никакого свидания у них больше не будет.
– Прощай, – сказала она наконец.
Все-таки когда-то они читали одни и те же книжки. Может, он не совсем еще забыл тот светлый дух, который ими тогда владел, и правильно поймет это старомодное прощальное слово: прощай – значит навсегда, без обещания встречи.
Порыв… Но насколько хватает юношеского порыва? На Женину жизнь его не хватило точно.
Он ничего не ответил. Таня смотрела, как колышется, дав ему уйти, белая оконная занавеска.
Глава 19
Ночью она проснулась с криком. Сон был так реален, что она не только видела его во всех деталях, но и слышала каждый его звук.
Перед ней простиралось заснеженное поле. Оно было бескрайним, как в сказке. Но уныние, которое охватывало при взгляде на это поле, было совсем не сказочным. По полю шли танки. Таня видела, как они подходят все ближе, от них было не скрыться, просто некуда здесь было скрыться от них. Она услышала конское ржание, тревожное, растерянное; так ей показалось. Потом раздался долгий, пронзительный какой-то визг, свист, и сразу вслед за этим звуком все вокруг загремело, взметнулись в воздух черные комья земли. И вместе с этими комьями словно бы взлетела в воздух она сама.
Ознакомительная версия. Доступно 20 страниц из 96
