Кэрол откопала на дне своего чемодана кроссовки и надела спортивный костюм для утренней пробежки. Затем села в машину, доехала до Хеншелла, припарковалась возле Беллмейкерз-Армз, а потом побежала в сторону деревни по старой тропе через козье пастбище, куда отец иногда возил их, маленьких, запускать воздушных змеев. Так хорошо было оказаться на лугу, под широким бескрайним небом, в потоках чистого воздуха, вдали от городского, богом проклятого квартала! Физические усилия и ритм бега рассеивали неприятные мысли, отдаляя их, делая мелкими и незначительными. Минут через двадцать Кэрол оказалась в центре каменного круга и остановилась, отчаянно надеясь – как когда-то в детстве всегда надеялись они с Робин – получить знак свыше. И на этот раз кое-что действительно произошло. Возможно, это был лишь клочок тумана, на мгновение застлавший свет, но Кэрол внезапно почувствовала себя открытой взорам неких невидимых существ и на удивление беззащитной. Но ведь в действительности ничего такого быть не может, уговаривала она себя, это всего лишь след, оставленный тысячи лет назад и закодированный в геноме, память о состоянии жертвы, однако она тут же развернулась и побежала назад. И весь обратный путь до машины ее не покидало ощущение, что ее буквально по пятам преследует таинственное зло. Лишь сев за руль и включив радио, Кэрол почувствовала, что находится в относительной безопасности.
Она мерила шагами гостиную, чувствуя, как в низу живота все туже сворачивается болезненный узел. Ее ужасала перспектива, что мать вернется домой в таком состоянии, когда за ней будет нужен постоянный уход, а Робин преспокойно скажет: «Ну вот, дорогая, ты сама все это затеяла, так что сама и расхлебывай». Не меньше пугала Кэрол и возможность того, что мать, вернувшись домой в здравом уме и твердой памяти, прикажет ей немедленно убираться прочь. Потом ей стало страшно, что Робин с мужем вообще не смогли поехать за матерью. Полдень постепенно сменится вечером, а вечер – ночью… И вдруг времени, чтобы бояться и размышлять, больше не осталось – Кэрол увидела, что ее мать стоит в дверях и говорит:
– Это не мой дом.
– Ну что ты, посмотри… – И Кэрол показала ей старого жирафа из папье-маше.
– Нет, это совершенно определенно не мой дом, а чей-то еще. – Мать говорила как-то слишком спокойно для человека, оказавшегося в столь неприятной ситуации.
Робин вошла в дом следом за матерью, обогнула ее и воскликнула:
– Ох, Кэрол, что ты наделала!
– Всего лишь вымыла все, вычистила и прибрала.
– Но это же ее дом, черт тебя побери!
– Вы не можете заставить меня здесь остаться, – сказала мать, обращаясь к обеим и явно намереваясь уйти.
– Мам… – Кэрол преградила ей путь. – Посмотри на занавески. Ты же помнишь эти занавески, правда? Посмотри на наш буфет. Посмотри на нашу картину.
– Пропусти меня. – И мать, оттолкнув ее, бросилась бежать.
– Ну что, – спросила Робин, – довольна?
У Кэрол не нашлось слов, чтобы ей ответить. Теперь она окончательно утратила уверенность в правильности своих действий. Да, наверное, эта идея была ошибочной, она ошиблась, ошиблась… Ее вдруг словно поразил приступ морской болезни.
– Надеюсь, тебе все это еще привидится в кошмарных снах, – бросила напоследок Робин и тут же ушла.
Кэрол съездила в магазин, где спиртное продавалось навынос, и вернулась с бутылкой водки и полулитровой бутылкой тоника. Она смешала все это в высоком стакане и уселась перед телевизором, переключаясь с канала на канал в надежде отыскать передачи времен ее детства. И нашла – «Уолтонов» и «Пороховой дым». Часа два она пялилась в телевизор, потом все же позвонила сестре.
– У меня нет особого желания с тобой разговаривать, – сразу заявила Робин.
– Мне очень жаль, что так вышло.
– Ничего тебе не жаль, Кэрол! Ты вообще вряд ли понимаешь смысл этого слова.
Кэрол вдруг показалось, что на самом деле так оно и есть.
– Где мама? – спросила она.
– Снова в больнице. У них, слава богу, все еще было свободное место.
– И что с ней теперь будет?
– Ты хочешь спросить, что теперь мне с ней делать? После того как ты разнесла всю ее жизнь вдребезги?
Неужели и впрямь можно вдребезги разнести чью-то жизнь, если просто вымыть человека как следует и вывезти из его дома всю грязь? А что, если жизнь этого человека попросту скреплена этой грязью и беспорядком и они ему самому кажутся вполне разумными?
– Ты что, выпила? – помолчав, с подозрением спросила Робин.
Кэрол не сумела найти должный ответ. Наверное, она и впрямь была пьяна. Робин положила трубку.
Она вернулась к телевизору и сериалам «Друзья» и «Коломбо». За окном было уже совсем темно, а выпитый алкоголь почему-то не оказал анестезирующего эффекта, на который она так надеялась. Она посмотрела еще какой-то документальный фильм о джунглях Мадагаскара, то засыпая, то просыпаясь, и между двумя этими состояниями вдруг осознала, как все-таки сильно она любила Айшу, как сильно и сейчас ее любит и как пугает ее именно сила этого чувства. Затем она снова заснула, а когда проснулась, все это было для нее уже далеко не так очевидно.
Утром Кэрол разбудил кислый солнечный свет, с трудом просачивавшийся между не до конца задернутыми занавесками, и мучительная, все усиливавшаяся головная боль. Она пошарила в кухонных шкафчиках, отыскала древнюю упаковку болеутоляющего и приняла сразу две таблетки, запив их тоником. Потом вспомнила, как благотворно подействовало на нее вчера глобальное наведение порядка в доме, и принялась за работу. Собрала целую охапку дощечек от сломанной кровати, вынесла их и сложила в центре лужайки. Затем куском бордюрного камня сбила с двери сарая ржавый висячий замок и вошла. Там все было в точности так, как при отце: целое «концертино» из глиняных горшков, ряды всевозможных банок с гвоздями и болтами, клубки бечевок, конверты с семенами (особый сорт ранних вьющихся томатов, морковь сорта «Lisse de Meaux»…), вилы, заступ… В маленькой желтой канистрочке на верхней полке отец всегда держал бензин для зажигалки. Кэрол сняла канистру и слегка полила бензином пирамидку из сваленных на лужайке деревяшек. Потом подожгла, а когда костер разгорелся, вытащила из дома матрас и бросила его в огонь. Она заметила, что сквозь щель в заборе на нее с испугом смотрит крошечная женщина в розовых шароварах и длинной восточной рубахе, голова женщины была повязана шарфом. Но как только Кэрол перехватила ее взгляд, она тут же исчезла, будто растворившись в воздухе. Кэрол вспомнила, что когда-то здесь поблизости жили близнецы, два тощих мальчика, у которых имелись определенные проблемы развития. Донни и Кэмерон, кажется так. А их мать работала в кооперативе.
Матрас потихоньку занялся, и от него повалил густой черный дым с горьким химическим запахом. Кэрол вытащила из дома диванные подушки и тоже бросила в огонь. Затем – один за другим – в пылающий костер полетели стулья из столовой. С раннего детства Кэрол не доводилось так близко находиться от никем не охраняемого, жарко горящего огня. Она уж и забыла, до чего это волнующее зрелище. И вдруг, словно ниоткуда, возникло воспоминание о том единственном общественном мероприятии, в котором ее отец соглашался участвовать. Ему полагалось проследить, чтобы на день Гая Фокса у них в квартале непременно устроили большой костер, а потом присматривать за огнем. Возможно, именно то, что ее отец всегда был аутсайдером, и позволяло ему играть столь важную роль на этом празднике. Ее всегда играли всякие отщепенцы – паромщики, крысоловы, палачи, – своеобразные посредники между этим и тем миром. А может, ее отец просто осторожничал, старался не дать проказливым и своенравным ребятишкам запалить подготовленный костер еще в середине октября, плеснув туда бензина из припрятанной банки. Кэрол вспомнила также, что отец специально ездил в лес, за автостоянку, и привозил оттуда мешок земли, накопанной возле лисьей норы, высыпал ее горкой на месте будущего праздничного костра, а уж потом начинал выкладывать вокруг этой горки и сам костер. Так он заботился о том, чтобы лисий запах, отпугивая ежей, мышей и кошек, не давал им устроить норку внутри горы топлива. И в этой его заботе о зверюшках было столько нежности. Во всяком случае, Кэрол не смогла припомнить, чтобы отец когда-нибудь относился к кому-нибудь из людей с той же заботой.
