Люди — очень сложные для понимания существа.
Они напоминают мне капусту и репчатый лук — снимешь слой, а там еще двадцать.
Из проповедей Его Высокоблагочестия, т. 231 Я проснулась в постели, где простыни нежно пахли лавандой. Запах отменный, но я его терпеть не могу, сразу принимаюсь чихать. Вот и в этот раз…
— Будь здорова, девочка моя.
Я открываю глаза и вижу, что напротив моей кровати сидит Сюзанна. Моя здешняя мать. Знает ли она о том, что это меня ей пришлось оставить в корзинке на пороге трактира «Рог и Единорог»? Я вижу, какие заплаканные у нее глаза, и все понимаю.
— Здравствуйте, Сюзанна, а который теперь час? Апчхи!
— Десять утра. Ты проспала два дня, доченька… Ты ведь позволишь так называть себя мне, твоей преступной матери, бросившей тебя на произвол судьбы?!
— Ну, конечно, Сю… мама. Ну, только не надо плакать. Так получилось. Я же знаю местные неписаные законы: девушку, забеременевшую вне брака, до смерти забивают камнями. Кто бы тогда стал экономиссой Кастелло ди ла Перла и радовал нас чудесным желе из черной смородины? Или козьим сыром с пряностями? Я не обижаюсь и не сержусь. Одно мне только непонятно: почему Фигаро, мой отец, не женился тогда на тебе? Он же, наверное, любил тебя?
— И сейчас любит, — вздохнула Сюзанна. — Но в то время он был не свободен. Именно его жена была тогда экономиссой замка. А разводы в Старой Литании запрещены под страхом смертной казни. Его жена умерла от горячки, но перед тем прошло десять долгих лет, источивших мое сердце страданиями и думами о тебе.
— А что вам мешает пожениться сейчас?
— К чему? И потом, ты думаешь, я простила ему то, что он не был со мной в часовне, где я разрешилась от бремени? Он ни разу не спрашивал о тебе! И, оставшись вдовцом, он не делал мне никаких предложений! Его сердце очерствело за все эти годы. Но я… Видит Святая Мензурка, я так счастлива, что ты есть и ты — моя дочь.
Мы обнялись, и меня словно опалило жаром великой жизненной энергии. Мы смотрели друг другу в глаза и плакали — одинаково, простыми солеными слезами…
— Мама, — как странно произносить сейчас это слово. — Моя сестра хочет, чтобы я вернулась на свою родину… Но я не хочу этого. Во всяком случае, не сейчас. Я не хочу оставлять тебя, Оливию — на этой Планете никого ближе вас я не имею. И потом, кругом столько загадок!
— Каких загадок, милая?
— Ну хотя бы картина в галерее. На ней изображены герцог, маленькая светловолосая девочка и какой-то мужчина в черном плаще. Девочка — это ведь Оливия, да?
— Да, — кивнула Сюзанна. — Когда писали эту картину, заболевание Оливии еще не проявилось…
— А мужчина в черном? Кто он?
— Этого я не знаю. Да и никто, наверное, кроме герцога. И на картине его изобразил сам экселенс, а не художник. Герцог ведь прекрасно рисует, он талантлив во всем…
— Кроме способности любить, — прошептала я.
— Ну что ты… Когда-то у герцога было горячее и любящее сердце. Он обожал свою жену. Но когда она умерла, скорбь убила все другие чувства. Он словно заморозил в себе все человеческое и стал только поэтом. А поэты видят все иначе, чем обычные люди. И живут по-другому, и чувствуют. Мне одно время думалось, что тот черный человек — колдун, похитивший сердце экселенса, но со временем я поняла, что герцог сам сделал себя холодным, как могильный камень. Мне очень жаль его. Ведь на самом деле калека не Оливия, а он — герцог Альбино. Мне кажется, он это понимает.
— Поэтому нигде нет портретов покойной герцогини — чтобы ему не гореть от стыда перед памятью любимой женщины? Да?
— Да. Все портреты герцогини Анджелы сняли и спрятали после ее смерти. Но у меня есть медальон с ее изображением. Я хочу отдать его Оливии, когда ей исполнится шестнадцать. А ты знаешь, что родилась с Оливией в один день — 5 февруария?
— Нет…
— В тот день мне удалось незаметно уехать только потому, что все старшие служанки были у постели герцогини Анджелы, вызвали также всех окрестных повитух. Роды были очень тяжелыми, герцогиня потеряла много крови… Я узнала это позже, когда незаметно вернулась и услышала от домоправительницы приказ всем надеть траур.
— Но как ты сама выдержала роды — зимой, в промерзшей каменной часовне?
— Ты помогла мне. — Сюзанна взяла мою руку и поцеловала. Я проделала то же самое с ее рукой. — Ты вообще была удивительным младенцем. Моего живота никто не замечал, Фигаро знал, но мы не разговаривали с ним об этом. Вынашивая тебя, я не испытывала никаких неудобств, разве что снились мне удивительные сны, красивые, добрые, яркие… Когда в часовне у меня отошли воды, я стала просить не Исцелителя, не святую юстицию, а тебя — о том, чтобы роды прошли легко, чтобы ты родилась здоровой и крепкой, потому что твоя судьба будет нелегкой и полной испытаний. Я почти и не почувствовала родовых мук — ты выскочила из моего чрева, как спелая горошинка из стручка. И сразу закричала так звонко, что в часовне стены загудели… Я скорее обтерла и запеленала тебя, надеясь, что никто не хватится краденых пеленок и одеяльца. Какая ты была красавица, не передать словами! Твое розовое личико словно светилось, а в широко распахнутых глазах сияла любовь! Я разревелась — ведь я должна была оставить тебя, подкинуть и вернуться в замок, и не сметь даже спрашивать о тебе… И тогда ты улыбнулась мне, эту улыбку я никогда не забуду…
