Я переключила было внимание на дверь, когда Лола что-то сказала.
– Он шевелится, – пробормотала она.
Я обернулась. Лежащий действительно пошевелился. Что было дальше, я помню в режиме быстрой перемотки вперед. Оставляя за собой на черном полу кровавый след, он пополз к ножам.
– Держи его! – крикнула Лола.
Но я словно окаменела, укутанная в плотное одеяло шока, и потому была не способна реагировать на опасность. Лола оттолкнула меня в сторону как раз в тот момент, когда его пальцы сомкнулись на ручке самого большого ножа. В следующую секунду послышался удар и треск дерева.
Это Лола со всех сил опустила ему на голову стул, и он вновь затих. Подруга была уже готова огреть его по голове в третий раз, когда я схватила ее за руку.
– Кто он вообще такой? – спросила она сквозь слезы.
Не успела я остановить ее, как она наклонилась и стащила с него балаклаву. Услышав сдавленный крик, я посмотрела вниз. То, что я увидела, не умещалось ни в какие рамки.
Нож ровно надвое раскроил ему нижнюю губу, обнажив ряд идеальных белых зубов. Кровь продолжала бить из ран внутри ротовой полости. Кроме того, Лола расквасила ему нос. Мы с ней на пару до неузнаваемости изуродовали красивое мужское лицо. И все же я знала, что где-то там, под хлещущей кровью, я по-прежнему могу обнаружить знакомые насупленные брови.
– Это ж твой испанский выродок! – в ужасе воскликнула Лола.
– Бен.
Я услышала, как мои губы произнесли его имя, после чего снова стало тихо.
Глава 37
Когда полицейские выбили дверь, я была без сознания. Очнулась уже на носилках, когда меня несли через дом Альвареса. Дом по-прежнему выглядел идеально, словно серия иллюстраций из модного журнала.
Пока меня несли, я заметила диван в гостиной и тотчас вспомнила, как Альварес посмотрел на меня, когда снял с пальца обручальное кольцо. На какой-то миг картинка сделалась размытой. Было невозможно понять, что в ней реально, а что игра воображения. Но к тому моменту, когда меня вынесли на улицу, рядом была Лола. А вот она уже никак не могла стать наваждением.
Нас положили в машину «Скорой помощи». Лола лежала на животе, и из ее глаз, как из крана, который забыли выключить, бежали слезы. Тем временем санитар обрабатывал ей спину, стирал грязь и кровь, чтобы лучше рассмотреть раны. На спине, ближе к пояснице, краснели три неровных креста. Я протянула руку и пожала ей пальцы.
Не знаю почему, но, когда нас привезли в больницу, настояла на том, что пойду собственными ногами.
– Не прикасайся! – огрызнулась я, когда надо мной склонился врач. – Убери свои сраные руки!
– Все в порядке, милая. Ты в безопасности. – Его лицо сначала уменьшилось, затем увеличилось снова, словно я смотрела на него в неисправный телескоп.
Плохо помню, что случилось потом. Видимо, мне сделали рентген, наложили на затылок десяток швов и вымыли от крови волосы. Невролог со смутно знакомым лицом посветил в глаза фонариком и что-то сказал про сотрясение. Осматривая, он так бережно обращался с моей головой, что я едва не расплакалась. После этого сознание на какое-то время отключилось.
Люди приходили и уходили, но я настолько обессилела, что не могла даже открыть глаз. Хари прокрался в палату, чтобы оставить на тумбочке коробку конфет. Одарив меня своей коронной улыбкой, он на цыпочках вышел вон. Кроме него, меня явно навестил кто-то еще, потому что на подоконнике появилась ваза с лилиями.
Когда я открыла глаза, то увидела над собой круглое, как луна, лицо Бернса. Он сам присел на край кровати. Матрац тотчас жалобно пискнул под ним и едва не соскользнул на пол. Бернс сегодня был какой-то особенно серый, и я едва не сказала ему, чтобы он шел домой, принял бета-блокатор и ждал, пока снизится давление. Но он не осмеливался посмотреть мне в глаза.
– Я даже не знаю, что сказать тебе, Элис, – пробормотал он. – Как мне перед тобой извиниться. – Его маленькие глазенки были красны, и в них читалась растерянность. Возможно, он целое утро проплакал, запершись у себя в кабинете. – Он не пропустил даже дня на работе. Одна лишь Энджи заподозрила неладное. Ей показалось, что Бен ведет себя как-то странно. Кроме того, он единственный, с кем ты была в постоянном контакте.
По крайней мере, Энджи заслужила повышение по службе.
– Как она догадалась?
– Она видела, как в отеле ты дала ему письмо, но он не зарегистрировал его как улику. Наверное, бросил в мусорный бак. Еще она обратила внимание, что твой брат всякий раз впадал в панику, когда Бен входил к нему в палату. Но больше всего ее насторожили его частые поездки в Рэмптон.
– В Рэмптон? Что вы хотите сказать? – удивилась я и не узнала собственный голос.
Бернс снял очки и протер их о рубашку.
– Когда Энджи позвонила в клинику, чтобы договориться о твоей поездке к Мэри, там спросили, приедет ли Бен. Как выяснилось, в течение всего прошлого года он бывал у нее примерно раз в месяц. Говорил, что нужно по работе.
Я закрыла глаза. Так вот откуда уверенность Мэри Бенсон в том, что она снова непременно увидит Альвареса. Он спешил к ней, как мотылек на огонь. Я сама видела, как она поправляла волосы, как строила ему глазки. К горлу тотчас же подкатился комок тошноты. Не знаю, что послужило тому причиной, сотрясение мозга или малоприятные мысли.
– Так это он слал мне записки?
Бернс с несчастным видом кивнул.
– Мы нашли в его доме листки с набросками плана действий. Бен с самого начала знал, что Уилл твой брат. Он пристально следил за всеми, кто прошел через хостел. – Говоря эти слова, Бернс упорно смотрел в пол. – Если уж на то пошло, Элис, ты единственная, к кому он питал какие-то чувства. При желании он мог убить тебя в любое время. Возможно, считал, что ты можешь его спасти.
Бернс вновь умолк и даже плотно сжал губы, будто утратил всякое доверие к словам.
– Что-то я не заметила, что он нуждается в спасении.
Бернс сидел, сцепив руки на коленях, и внимательно их рассматривал.
– Что-то не так?
– Это моя вина, Элис. – Бернс снова на минуту умолк, набираясь сил говорить дальше. – Он ночами напролет слушал признания Рэя Бенсона, все эти омерзительные подробности. Затем умерла Луиза. И вот тут-то ему снесло крышу, но я вовремя не заметил. А тем временем все это копилось в нем.
Я не знала, как мне его утешить. Положила ладонь на его руку и, набравшись мужества, задала вопрос, который не давал мне покоя:
– Он жив?
– Едва, – ответил Бернс, по-прежнему глядя в пол. – И язык ему не спасли.
Вот уж не понимаю, почему я выбрала именно этот момент, чтобы расплакаться, если учесть, через что прошла. То ли потому, что Альварес навсегда утратил свой бархатистый баритон, то ли потому, что сама была невероятной дурой.
