Книга Коварство без любви - Лариса Соболева

Вечером театр облепили жаждущие в него попасть. Лишний билетик спрашивали за квартал! Администраторша встретила Волгину, Заречного и Яну с важно-ответственным лицом, повела в ложу. При всей напыщенности ей ужасно хотелось поделиться впечатлениями:

– Мы на премьеру едва набираем зал, а сегодня яблоку негде упасть. Приставные стулья пришлось поставить в центральном проходе и в ложах. Распространители билетов палец о палец не ударили, мы реализовали все билеты через кассу.

– Этот спектакль не пользуется популярностью? – полюбопытствовала Волгина.

– Дело в том, что спектакль особенный... не для средних умов, – гордо заявила администраторша.

Степа покосился на броненосец, оценивая. Сомнение взяло его: неужели у этой толстокорой тетки мозгов больше среднего? Она, по-видимому, так и считает, потому держится с достоинством профессора, которого несправедливо сунули в администраторы.

Усадив товарищей из органов в директорскую ложу, она поспешила в фойе. Обещали приехать первые лица города, а в ее обязанности входит встреча важных гостей, устройство их в «царской» ложе – в центральной, чтобы им было комфортно смотреть. Степа сел позади Яны, настраиваясь на сон, раз спектакль не для средних умов, а пока уставился на громадный занавес. Волгина с интересом обозревала зрительный зал – из их ложи он хорошо просматривался.

Ажиотаж царил и за кулисами, актеры волновались, как на премьере, пожалуй, даже больше, чем на премьере. Забитый до отказа зал ввел в трепет всех без исключения, отодвинув траур на десятый план. Особенно волновалась костюмерша, мечтающая посвятить себя служению Мельпомене. Ей поручили маленькую роль из нескольких фраз, которую играла покойная Ушакова. Она пила валерьянку, придирчиво осматривала себя в зеркале и повторяла, повторяла фразы из роли на разные лады.

Юлиан Швец закрылся у себя в кабинете, сидел как мышка – тихо.

Пострадавший Подсолнух отхлебывал из чашки гоголь-моголь с лимонным соком и столовой ложкой коньяка, всеми известными средствами пытался избавиться от хрипоты и сиплости. Помогало мало.

Лопаткин бродил за задником в гордом одиночестве. Анна Лозовская быстро загримировалась и спряталась неизвестно где.

Мария Рубан сидела с прямой спиной в гримировальной комнате и просматривала текст роли, она всегда ответственно подходила к выходу на сцену.

Сюкина доставала Башмакова в курилке, о чем-то шептала ему на ухо. Тот лишь слушал, потому что, когда Люся говорит, в диалог вступать бесполезно, она не слышит собеседника. У Люси мания общественной жизни.

Нонна Башмакова загримировалась и убрала грим в сумочку, закрывающуюся на замок, а то, не ровен час, подмешают ядовитого вещества и лицо испортят. Без лица актрисе никак нельзя.

Кандыков периодически «пробовал» голос, произносил отдельные согласные и прислушивался к звучанию, затем делал артикуляционные упражнения, каким учат в актерской школе, снова слушал голос. У него была главная роль, он настраивался на нее, с коллегами не общался.

Собственно, актеры все избегали общения, и не только потому, что волновались перед спектаклем, до которого остались считаные минуты, а потому, что боялись друг друга. Ведь до сих пор неясно, кто ухитрился потравить коллег как крыс. И что этот «кто» придумал еще?

Одна Клава Овчаренко не была взбудоражена, хотя у нее большая роль. Готовясь к спектаклю, она запаслась самогоном и припрятала его надежно. Пришила к внутренней стороне пальто карман, туда и сунула плоскую бутылку. Попробуй найди теперь бутылочку и напичкай ядом. Слабо! Клава, измученная за неделю кошмаром, тоже нуждалась в успокоительном средстве. А лучшее средство – алкоголь, поскольку таблетки она вообще не пьет – денег жаль. Овчаренко время от времени подходила к пальто, шарила по карманам, будто что-то искала, и незаметно отхлебывала самодельный транквилизатор. Глоточек, не более, а сразу легкость в голове и в теле. После принятия возвращалась за гримировальный столик и продолжала красить лицо с равнодушием женщины, которой без разницы, как она выглядит.

В женскую гримерку вошла Катька Кандыкова – кудряшки на голове, бюст вперед, намазанная так, что впору самой выйти на сцену.

– Готовы? – спросила Катька.

– К чему? – медленно пудря лицо, спросила Клава. – К смерти?

– Да иди ты в болото! – перекрестилась Катька. – Каркаешь тут...

Вдруг Кандыкова заподозрила неладное, приблизилась к гримировальному столу Овчаренко и слегка потянула носом. Клава на Катьку ноль внимания, достала тюбик губной помады и аккуратно накрасила губы.

– Клава, ты уже?! – строго спросила Катька.

– Уже, уже, уже, – сказала своему отражению Овчаренко.

– Когда ты успела накваситься? – задохнулась от возмущения Катька. – Зрителей с первых рядов сметет от перегара!

– Пошла к черту, – лениво, все так же глядя на свое отражение, произнесла Клава.

– Я пишу докладную, – предупредила Катька, вылетая из гримерки.

– Пиши хоть в Кремль, – промямлила Клава и поплелась на сцену, ибо прозвенел третий звонок.

Погас свет в зале, постепенно смолкал шум, тяжело поехал в разные стороны занавес, открывая сценическую площадку. Громада бордового бархата приковала к себе Степана. Он словно приоткрывал завесу над тайной, которая для Степы и Оксаны уже не являлась тайной. Начался диалог, а Заречного опять не заинтересовали муки персонажа, который полчаса выяснял с женой отношения из-за колбасы. Колбаса! Смешно на этом строить проблему. Впрочем, как говорит Оксана, для кого-то и три рубля повод. Заречный видел по ту сторону рампы персонажей совсем из другой пьесы, которую он и Волгина разбирали по частям неделю. А он волновался, что не успеют, что заключительный акт придется слушать из уст Волгиной примерно через годик. Но, странное дело, открытия не принесли радости, напротив, вызвали массу вопросов и рассуждений.

Слова «артист», «артистка» связывались у Степы с благополучием и удачей, славой и каждодневным праздником. И кого он увидел за последнюю неделю? Раздавленных людей с больными душами, мелочных и завистливых, закабаленных рабов. Ради чего они стали такими? Ради ролей или таланта, который успешно закапывали, идя на поводу у черта? Неужели можно вот так запросто... Он бы понял, если б актеры действительно взамен получали огромные деньги, идя на подлость, страсть к деньгам понятна. Или купались бы в мировой славе. И это понятно. А уничтожать коллег, ничего не получив взамен!.. Или те блага, которые посулили директор и Юлик, для них жизненно необходимы, потому что лучшего они не знают? Им так мало надо? Неужели среди богемы это норма?

Мысли утомили, тем более что день выдался суетливый. Степа решил не заниматься философствованием, в конце концов, это не его призвание. У него все должно быть просто: труп – сыск – результат. А социологи и психологи пусть ломают головы, за это они зарплату получают. Вот сон в тихой обстановке – вещь ценная, потому что поспать вволю не всегда удается. И атмосфера располагает к этому: актеры задушевно беседуют, в зале тишь. Только Степа настроился на дрему, как наступило время антракта.