Сон всегда обрывался за секунду до выстрела. Жюльену потом требовалось время, чтобы освободиться от чар сна. Первой мыслью было броситься в коридор, постучать в дверь и убедиться, что Клер еще жива. В такие моменты панического ужаса ему казалось, что он без колебаний снесет все: объятия, переплетенные тела…
После последней встречи с Брюзом он совсем не мог спать, каждая ночь теперь была для него очередным испытанием.
Случалось, он открывал в темноте ставни и высовывался из окна со свечой в руке, чтобы продемонстрировать бдительность и держать незваного гостя на расстоянии.
Мальчик дошел до той крайней точки усталости, когда любые, даже самые нелепые, фантазии становятся правдоподобными. Стоя со свечой у окна, он казался себе смотрителем маяка, пытающимся угадать признаки надвигающегося шторма, часовым на вершине сторожевой башни, следящим, чтобы орды варваров не пошли на приступ крепостной стены. Лес, порождая чудовищные тени, стал его тайным противником, коварные облака старались закрыть луну, ветер вздымал ветви деревьев, чтобы отвлечь внимание. Природа одобряла месть Матиаса и оказывала ему поддержку.
Однажды ночью, не в силах бороться с нервным напряжением, Жюльен проскользнул в коридор. Он снял почти всю одежду — собиралась гроза, и от духоты нечем было дышать, босые ноги липли к натертому паркету. В смятении мальчик подошел к двери материнской спальни. Вряд ли Жюльен знал, чего хотел, ему, пожалуй, было все равно, что он мог там увидеть, главное — определенность. Любая, пусть и самая неприглядная, правда. И в то же время он стыдился своей ревности, болезненного чувства собственности, которое низводило его до уровня Матиаса. Тщетно убеждал он себя, что жизнь матери ему не принадлежит, — чувство это разрасталось, пульсировало в его жилах.
Подойдя к двери спальни Клер, он взялся за фарфоровую ручку и приоткрыл дверь. Постель была пуста.
Он ощутил боль в животе, такую сильную, будто невидимая рука вцепилась ему в кишки. Собрав все, что еще оставалось от присутствия духа, Жюльен заставил себя пройти несколько шагов до спальни Этансона. Дверь была толстой, он ничего не услышал и опустился на колени, приложив ухо к замочной скважине. Разговаривали двое — мужчина и женщина. Один голос насмешливый, даже издевательский, другой — усталый и раздраженный.
— Вспомни-ка, вспомни, — призывал капрал, — маленькую гостиницу на улице Берне в Париже… Тогда, в сорок третьем, ты не была такой гордой! Как часто мамаша Барто меняла вам простыни? Раз в месяц или реже?
— Замолчи! — оборвала его Клер. — У меня нет больше сил это выслушивать. Не понимаю, почему тебе доставляет такое удовольствие ворошить прошлое? И не смей вмешивать ребенка — он ничего не должен узнать!
Ай да Брюз, провидец Брюз! Мать и Этансон, оказывается, знакомы много лет, они вместе жили в Париже, пока он томился в пансионе Вердье. И не просто, а близко знакомы. Они снюхались… снюхались.
Другого слова Жюльен не находил, но оно прекрасно выражало смысл, который он в него вкладывал. К нему примешивался оттенок подлого сообщничества, стыдных, еще смутно ему известных вещей.
Раздавленный своим открытием, мальчик потихоньку отошел от двери. В ушах назойливо, как затверженная таблица умножения, звенели слова Бенжамена Брюза: «А если этого типа Клер знала еще со времен войны… погуляла как следует с ним в Париже? Если история с разминированием только предлог, чтобы привести его сюда, а тебе запудрить мозги?»
Перед ним ломали комедию с самого начала. Кем в действительности был Этансон? Спекулянтом, ударившимся в бега, полицаем, которого ждала смертная казнь? Одним из тех борзописцев, что целых пять лет писали всякие гадости о евреях, как, например, в газете «Я — везде»[34]? Или он политический обозреватель «Парижского радио», или артист, сотрудничавший с гестапо, или… Боже! Выбор огромен!
Можно не сомневаться, что Клер взяла себе в любовники одного из самых презренных воротил черного рынка, нагулявшего жирок на сотрудничестве с немцами. Да и не все ли ей равно? Сначала Адмирал, затем Матиас, потом… Кто? Интересно, кто? Какая продувная бестия, всплывшая со дна парижского общества в смутные времена? Преследуемый политик… банкир-коллаборационист, следователь по делам евреев?
Ему вспомнились оживленные дискуссии преподавателей в пансионе Вердье о «предателях», которые моментально прекращались, едва поблизости оказывался кто-нибудь из воспитанников.
Вот и Этансон выплыл из всей этой мути — здоровый, уверенный в себе, с большим честным лицом и бесхитростной улыбкой рубахи-парня.
Вернувшись в детскую, Жюльен без сил повалился на матрас. Ну и тупица же он! Хорошо, что теперь все разъяснилось. Ни привидения, ни английского десантника никогда не существовало. Неизвестный, поселившийся на обломках «Разбойницы», и затаившееся в лесу неуловимое существо — это Пьер Этансон!
Их связь началась задолго до того, как Клер отправилась за сыном в Париж. После гибели Адмирала она покинула столицу вместе с любовником, потому что узнала о скорой высадке союзников в Нормандии. Учитывая прошлое Этансона, пришлось устроить его на корабле, кое-как обеспечивая ему существование.
Именно по этой причине беглец все время и околачивался возле дома, он наверняка голодал, и ему приходилось пользоваться отлучками Жюльена, чтобы забрать приготовленную Клер корзинку с едой.
Все совпадало, кусочки мозаики безупречно сложились в общую картину. Матиас лежал в земле, Адмирал тоже, лихолетье удалось пережить одному Пьеру Этансону.
Он терпеливо ждал, оставаясь на яхте, пока Клер найдет способ вытащить его на свет божий. И тогда парочке пришло в голову разыграть комедию с сапером, может быть, только потому, что чистая случайность дала им в руки инструмент, который использовали солдаты союзнических войск. Не так ли все происходило? «В любом случае, — подумал Жюльен с горечью, — они обманщики, предатели».
Он дал себе слово не плакать, и когда по щекам покатились слезы, прошептал, стиснув зубы: «Я вспотел, просто вспотел».
20
Едва рассвело, Жюльен убежал из дому. Разве мог он за завтраком встретиться взглядом с Клер и Этансоном? Он не способен, подобно им, ломать комедию и меняться как хамелеон. Лучше спрятаться, чтобы они по его лицу не догадались, до какой степени он их ненавидит!
Мальчик бежал куда глаза глядят, надеясь, что произойдет что-то ужасное, о чем мать не перестанет сокрушаться до конца своих дней. Он не выбирал дороги, безразличный к тому, что может случайно наступить на мину. Нижние ветви деревьев стегали его по лицу, но он, сжав зубы, сносил эти пощечины, от которых к щекам приливала кровь. Он бежал очень быстро, несмотря на усталость после бессонной ночи, сердце его бешено колотилось, словно собиралось выскочить из груди. О, как хотел Жюльен, чтобы земля его поглотила, дав ему наконец покой. Он предпочел бы ничего не видеть и не слышать, стать бесчувственным, словно придорожные камни. И вдруг, когда между стволами замелькали зеркальные осколки моря, в голову ему пришла безумная мысль: дальше он помчится с закрытыми глазами, вслепую, пока не истечет минута, и тем хуже, если за это время он достигнет края утеса. Расстояние может оказаться слишком коротким, тогда он рухнет на скалы, и прибой унесет его тело в открытое море. Клер часы напролет будет звать его, но никогда не найдет. Ничего другого она и не заслуживает. Что ж, пусть хоть мать освободится от него, отделается… пусть сожительствует с мужчинами, с кем пожелает. С Этансоном и не только с ним — с батраками, конюхами, нотариусом Одонье, всеми! Он уже ничего не увидит, и ему не будет за нее стыдно.
