– Да, вы должны благодарить меня за то, что я спас вашу семью! И вот еще что. Мы отправим вас к британцам первым, чтобы положить конец кровопролитию. Бонапарт узнает о вашем предательстве, а я войду в историю как спаситель ни в чем не повинных жителей Кап-Франсуа. – Он развернулся к своим офицерам. – Меня еще будут называть героем, вот увидите.
Я кивнул.
– Согласен. Но мне нужно рекомендательное письмо к губернатору Мартиники.
Глава 32
Признаю, стоило мне оказаться в нескольких ярдах от берега, и я тут же испытал неукротимое желание плюнуть на все и бежать, доплыть до Мартиники на британском корабле и оставить Дессалина и Рошамбо разбираться между собой. Я страшно соскучился по Астизе и Гарри, к тому же будущее Санто-Доминго после столь разрушительной войны выглядело весьма туманно, а кроме того, я понимал, что последняя эвакуация французов с острова будет совершенно душераздирающим зрелищем. Французские креолы, родившиеся на этом острове и вложившие свои жизни в развитие Санто-Доминго, которому суждено превратиться в Гаити, должны будут оставить свою родину, бросить все, что нажито, и превратиться в ссыльных. Мне не стоит дожидаться этой печальной процедуры сдачи и массового бегства.
Но я также понимал, что в промежутке должен постараться спасти хотя бы несколько жизней. И раз уж мне удалось завоевать доверие Дессалина (не думаю, что я мог рассчитывать на дружбу или сколько-нибудь теплые отношения с этим человеком, слишком уж он ненавидел людей моей расы), не мешало бы выбить у него согласие на то, чтобы Джубаль и его люди отправились со мной на поиски Астизы и Гарри. К тому же они еще могли бы помочь мне примерно наказать Мартеля. И вот я взошел на борт британского флагманского судна и проинформировал его капитана о том, что французы согласны сдаться без единого выстрела и что он сможет предоставить приют беженцам и, таким образом, лишить Францию одной из ее богатейших колоний.
– Французы проиграли рабам? – Капитан был потрясен этой новостью.
– Не просто проиграли, они на грани полного уничтожения.
И вот вскоре в гавань, чтобы принять на борт беженцев, вошли британские военные корабли и французские торговые суда. Эвакуация началась организованно и продемонстрировала лишь абсурдность того, что люди собирались спасти и вывезти. Они тащили с собой на пристань портреты своих уродливых предков, написанные маслом, потускневшие от старости супницы, любимого козла, сундук с театральными костюмами, ящики со спиртным, антикварные дуэльные пистолеты, шляпные коробки, столовое серебро, свежеиспеченные батоны хлеба длиной свыше двух футов, резные фигурки божков вуду, серебряные распятия и расписные седла для верховой езды. Детишки забирали с собой кукол и оловянных солдатиков. Их матери то и дело нервно заглядывали себе за вырезы платьев, проверяя, на месте ли временно спрятанные там драгоценности; мужчины похлопывали по карманам сюртуков – убедиться, что деньги при них. Офицеры Рошамбо и британские моряки выстраивали всех в очереди, отнимали наиболее громоздкие предметы (одна семья, к примеру, притащила на пристань клавесин), и какое-то время здесь сохранялась хоть и озабоченная, но вполне дружественная атмосфера.
Но вот стало смеркаться, открыли винные подвалы, и французские офицеры вместе с гражданскими лицами быстро напились, после чего в заброшенных уголках города начали орудовать мародеры. Заметив творившиеся в городе беспорядки, черные повстанцы, которые до этого терпеливо ждали окончания эвакуации, стали просачиваться в Кап-Франсуа и присоединились к грабежу. Начались перестрелки, вспыхнула паника. Организованные очереди рассыпались и превратились в бушующие толпы, несколько шлюпок перевернулись, и людей пришлось вытаскивать из воды. Последний битком набитый пассажирами французский корабль отплыл так поспешно, что врезался в риф и начал тонуть. Пришлось пересаживать людей на подоспевшее британское судно.
Я был удивлен, что при всем этом, особенно с учетом столь долговременного конфликта, обошлось без изнасилований и убийств. Послушавшись моего совета, Дессалин тут же осадил своих людей, чтобы избежать обстрела и бомбардировки с европейских кораблей. На бортах судов творился самый настоящий хаос, беженцев рассаживали между орудиями, запихивали в рундуки и под перевернутые спасательные шлюпки. Из города эвакуировали даже обитателей сумасшедшего дома: их приковывали цепями к планширу, а они, возбужденные до крайности, кричали и выли. Матери рыдали, дети хныкали и куксились, собаки лаяли, армейские офицеры захватили на борт своих любимцев – обезьян, макао и попугаев. Места на кораблях не хватало, и отчаявшиеся матросы начали выбрасывать за борт часть сваленного на палубе багажа.
Сбежали не только белые, но и несколько чернокожих – в основном слуги, не желающие расставаться со своими хозяевами, – а кое-кто из белых и мулатов решил рискнуть и остаться на берегу. И все равно самым потрясающим впечатлением от этой сдачи стало для меня окончательное разделение по расовым признакам. Корабли, битком набитые пассажирами, дали значительную осадку – их палубы пестрели белыми лицами. На шканцах скопилось столько народу, что рулевой с трудом поворачивал штурвал. И все суда не плыли, а еле тащились, выбираясь из запруженной судами гавани.
А на берегу дымился Париж Антильских островов, только что переименованный повстанцами в Кап-Гаитьен.
С наступлением ночи армия победителей вошла в город и начала праздновать – чернокожие танцевали на улицах все с той же ритмичной энергией, что я наблюдал в джунглях. Горящие дома отбрасывали на них зловещие оранжевые отблески. В воздухе стоял горьковатый запах дыма и пороха – победители палили в воздух из ружей. Пахло также подгнившими продуктами из разоренных кладовых, жареной свининой и козлятиной, цыплятами – все это готовили тут же, прямо на улицах, на кострах. Я видел нескольких белых и мулатов, но попадались они редко: эти люди старались держаться в тени и одобрительно наблюдали за празднованием черной армии.
Несмотря на все свое нетерпение, я решил, что лучше не беспокоить Дессалина в разгар его триумфа. Тем более что он был занят становлением нового государства. Я попросил назначить мне аудиенцию в удобное для него время и остался ждать в гостинице – владелец ее сбежал, и платить за номер было некому. Генерал не входил в побежденный город до 30 ноября 1803 года. И вот, наконец, я не выдержал и на следующий день пошел повидаться с ним. Штаб-квартиру он устроил в бальной зале губернаторского дома Рошамбо. Выглядел Жан-Жак усталым, но довольным и, судя по всему, наслаждался властью – еще бы, ведь теперь он завладел всей западной половиной Эспаньолы! Посетители шли к нему потоком, просили продвижения по службе, торговых преференций или исправления несправедливостей. На длинном столе, приставленном с одной стороны к письменному, помощники подсчитывали и составляли список потерь и приобретений. Офицеры входили и выходили с заданиями установить в Кап-Гаитьен должный порядок, а только что назначенные министры занимались формированием правительства. Я понял, что стал свидетелем великого события, образования нового государства – нечто аналогичное мне довелось наблюдать на своей родине тридцать лет тому назад. Я бы непременно стал делать заметки, будь у меня перо и бумага. Но нет, сейчас мне было просто не до этого. Я горел нетерпением отыскать свою семью, вместо того чтобы выступать в роли историка.
