– Простите, вы не заблудились?
А он мне еще ласковей улыбнулся и говорит:
– Нет-нет, не беспокойтесь, я специально за вами иду, чтобы не заблудиться, – и уж совсем расплылся в улыбке. – Теперь-то уже точно не заблужусь!
Мне снова захотелось отправить деда под капельницу… Такой замечательный романтический побег хочет отравить. Куда его теперь девать? Обратно послать – и правда заблудится… Не придумав, что делать, я взял девицу под локоть и пошел дальше. Наконец выходим на площадь. Я снова подхожу к нему и пытаюсь объяснить, как добраться до пристани, до места встречи перед отъездом из Венеции. В принципе, от площади, если более или менее напрямую, то довольно просто…
– Нет-нет, – говорит дедушка, – даже и не думайте, я никуда не пойду, а то я обязательно потеряюсь, тогда вам же за меня и отвечать.
И улыбнулся, теперь уже довольно нагло, как мне показалось.
– Ну-с, – говорю ему, – как хотите… Мы сядем сейчас в ресторан под этого коня и займемся, если угодно, флиртом, а то и чем похуже…
– Да ничего-ничего, – успокаивает меня дедушка и нежно касается моей груди ладонью. – Занимайтесь чем хотите, а я вон там посижу, на ступенечках. – И показывает на ступеньки площади, сходящие прямо к каналу.
Мы сели под коня в ресторане, а он на ступеньки. Мы заказали чаемое – и суп, и граппу, и закуски, а он достал из сетки бутерброд и принялся есть, поглядывая на нас. Поначалу было немного неуютно, мелькала даже мысль: не пригласить ли его тоже отведать с нами супа. Но все же молодая девица в качестве собеседницы за супом – это одно, даже если ты ничего особенного и не собираешься с ней проделать, а полумертвый еврейский дедушка из-под капельницы – это немного другое, даже если он тотчас же и не умрет. И я отказался от этой мысли. Буду уж наслаждаться обществом девицы, тем более что когда она оставляла ради меня своего горячего ухажера, она тоже, наверное, не рассчитывала на общество этого дедушки. Я успокоился, а затем ситуация мне даже понравилась, показавшись необычной и забавной: он сидел на бережку, ел бутерброд, а мы с девицей, которую, оказалось, звать Оксаной, чувствовали себя даже немножечко под охраной. Я же сексом-то с этой девицей заниматься и впрямь не собираюсь, тем более на площади. Так что пусть дедушка смотрит на нас сколько захочет.
Мы разболтались, она оказалась смешливой – смеялась, запрокидываясь назад всем телом, грудь задорно подпрыгивала, да так заразительно и громко, что на нас стали оборачиваться итальянцы за соседними столиками, и мне даже показалось, что сам кондотьер Коллеоне, человек, сидящий на коне в грозной позе, обернется и призовет нас к порядку. Хорошая девица. И неглупая: взялась рассуждать об образовании у них в Белоруссии в сравнении с Германией, где жила и работала. И чего она нашла в этом грубоватом и туповатом джигите? Жизнь полна секретов…
Я принялся рассказывать ей историю этого памятника. Она стоила того, чтобы рассказать ее даже девице в виде флирта. Меня и самого всегда удивляла эта история…
Помер этот самый Коллеоне – кондотьер, то есть наемный полководец, вида весьма бравого, судя по памятнику. Что-то вроде покойного Лебедя. Нет, даже лучше Лебедя… Много чего завоевал для Венеции, в отличие от последнего. Но и претензии были немалые: завещал венецианской республике много денег, чтобы его памятник установили на площади Сан-Марко. Венецианцы призадумались… Вот то, о чем они думали, меня тоже все время возбуждает к собственным размышлениям. Нет бы сразу послать этого кондотьера подальше со своим памятником (а то будет тут всякий дурак завещать себе памятники устанавливать на главной площади). Поскольку он помер, даже и самого генерала-то не надо было посылать, что, вполне возможно, при его жизни еще грозило бы какой-то опасностью – генерал все же, но уж после смерти никакой опасности точно не представлял. Надо было попросту плюнуть на завещание, а генеральские денежки пропить-прогулять – в Венеции это всегда можно было сделать с замечательным блеском. Скажем, примерно в это же время Большой Совет решил обложить налогом куртизанок, и насчитали их для этой цели одиннадцать тысяч в маленькой Венеции. А если к ним еще и не куртизанок прибавить, а просто обычных женщин, которые в Венеции традиционно не отличались скромностью, то возможности для эффективного использования генеральских денег многократно умножались. Но распорядители денег еще раздумывали несколько лет: что с этим состоянием делать?.. С одной стороны, им не хотелось ставить памятник какому-то наемному генералу на главной площади. Тут вообще никаких памятников никому нет – только святому Марку в виде крылатого льва, стоящего на античной колонне, да святому Теодору – на другом таком же столбе. И все. А теперь будет просто генерал, пусть и бравый… С другой же стороны, они не хотели или не могли просто похерить это завещание, правовое ведь государство, хоть и довольно свирепое… Дело висело в воздухе несколько лет, пока одному умному члену Совета не пришла идея поставить этот памятник на той самой площади, где мы ели суп, поскольку там находилась некая Скуола ди Сан-Марко, товарищество или братство Сан-Марко, и площадь тоже называлась этим именем. Так они решили выйти из положения, чтобы получить генеральские деньги в свое распоряжение, да и завещание выполнить, хоть и формально.
Устроили конкурс, на котором победил Андреа Верроккьо из Флоренции, кстати, учитель великого Леонардо. Он представил восковую модель коня в натуральную величину, с нею и победил. Предполагалось, очевидно, что с фигурой всадника-то уж он справится и без модели. Да и то сказать – это было время первых конных монументов, они начинали входить в моду, но делать их еще никто не умел. Один конь (с всадником, разумеется) стоял в Падуе, работы Донателло – учителя Верроккьо. Бронзового коня с тех пор в Италии все хотели, хотели памятников именно на конях, а не просто пешком, но с Донателло сравниться было просто некому. Вполне возможно, заказчиков убедило то, что Верроккьо вышел из мастерской Донателло и он сможет отлить коня – мало было представить модель, нужно было еще знать сложную технологию отливки.
Получивший заказ мастер приехал в Венецию, снял мастерскую и приступил к отливке коня. И вот здесь-то и начались зловредные венецианские интриги: отливку коня они вроде бы оставили Верроккьо, а сделать самого всадника решили поручить другому скульптору, венецианцу, своему земляку. Это ведь коня никто не умел делать, а всадников умели все… Богатый заказ уплывал из рук и делился на двоих. И тогда Верроккьо взъярился, отпилил у своего воскового коня голову и ноги и, не сказав ни слова, вернулся к себе во Флоренцию с конской головой и ногами.
Венецианцы послали вслед письмо и пригрозили ему, чтоб остерегся когда-либо возвращаться в Венецию, иначе они с удовольствием оторвут уже его голову, взамен конской. Он ответил в том смысле, что поскольку они сами безголовые, то его-то голову оторвать, конечно, смогут, но вот обратно приставить голову коню они не в состоянии. А только он один и может, даже еще и получше прежней. Венецианцев это почему-то убедило, уж больно им всем хотелось помериться бронзовыми конями, и они уговорили Верроккьо вернуться и закончить памятник. Верроккьо вернулся, стал работать, сделал статую в глине, подготовил все к отливке – да внезапно умер. Статую отливал уже местный скульптор. Некоторое время народ считал, что это все его работа, местного. А недоброжелатели, которых при распределении столь богатого заказа всегда находится очень много, говорили, что Верроккьо слепил коня с содранной кожей – так подробно были проработаны у него мускулы. Но для Вероккьо это было не только тщеславная демонстрация знания конской анатомии и умения ее воспроизвести в бронзе, это был еще замах на нечто большее. Мастер предположил, что скользящий по бронзовым выпуклостям солнечный свет в предвечернее время будет создавать иллюзию движения коня и всадника. Так и оказалось, и этот замечательный эффект венецианского коня вполне удался, но сам Верроккьо его уже не увидел…
