Долтон не хотел думать, ему хотелось толстой подушкой отгородиться от видений, вспыхивавших в его мозгу, — некоторые были из его мрачного прошлого, некоторые — безошибочным предчувствием того, что должно случиться. Он мог закрыть глаза, но все равно видел яркое пламя, превратившее дом Барретов в погребальный костер из-за жадности одного человека. Правда, к этому Долтон не приложил руку, но разве он был меньше виноват, чем тот, кто бросил первый факел? Виноват в соучастии, и Джуд была права, обвиняя его, потому что он не был наивным младенцем. Это подтверждали его деньги, испачканные кровью, деньги, которые еще могли купить ему его мечты, но уже не могли купить его желания.
Когда утренний свет заглянул сквозь кружевные гардины, Долтон сделал еще глоток. Он услышал, как ранчо пробуждается к жизни, но в себе не ощущал ни единой ее искры.
Ситуация в долине была мрачной. Долтон понимал, что фермеры не выживут, как бы храбро они ни сражались. Смерть ожидала только первого выстрела, и когда он прозвучит, она не остановится, пока все не будут мертвы и похоронены под сгоревшими домами, которые они надеялись отстоять. События не могли пойти другим путем, когда Кэтлин Джемисон заняла место своего отца, и Долтон ничего не мог сделать, чтобы остановить неизбежное.
Его воображение терзала финальная картина: Джуд стоит посреди пепелища, ее гордый дух сломлен в битве, выиграть которую у нее не было ни малейшего шанса. Долтону все еще не давала покоя та отчаянная надежда, которую он увидел в глазах Джуд, когда она попросила его уехать вместе с ними, когда она искала в нем признаки заботливости, чего-то… хоть чего-то, а он холодно отказал ей. Долтон не мог оправдать себя, говоря, что старался спасти ее, он не искал компромисса, а требовал, чтобы Джуд уступила. Его поступки не были достойными, они ничего ему не стоили и ни к чему его не обязывали, Джуд подтолкнула его к ним и превратила их в пустой жест. Тогда он уехал, как всегда уезжал, с одной лишь разницей — на этот раз он совершил непростительное, он оставил связи, тянувшие его обратно.
Долтон высокопарно заявлял о чести, а где была эта честь, когда разрушали дома, запугиванием заставляли людей отказаться от своих мечтаний, как овец, убивали ни в чем не повинных? Какое он имел право отбирать то, о чем сам мечтал всю жизнь? Ради денег? Из гордости? Во имя долга, который обязан заплатить за свою жизнь? Что за жизнь может быть у него, если все пойдет так, как оно должно пойти? Чего она будет стоить — без Джуд?
Он прислушался к цокоту копыт, когда ранняя смена работников приступила к своим делам — к изнурительной, неблагодарной работе за весьма скромную плату. Но, во всяком случае, они честно зарабатывали свои деньги. А мог ли он сказать то же самое о себе?
Долтон уже приготовился выпить следующую рюмку, когда неожиданно в нем вспыхнул лютый гнев: на Джуд за ее упрямство, которое довело до того, чего можно было бы избежать, на Латиго и его людей за их стремление заниматься своей варварской работой, на Джемисона за его жадность и на владельцев ранчо за их тупоумие, а больше всего на себя за собственное малодушие, не позволившее ему остаться с Джуд, когда она попросила его об этом. Он был не лучше, чем стадо бессловесных, диких животных, управляемых экзальтированной Кэтлин. На самом деле он был еще хуже, потому что все понимал. Он прекрасно понимал несправедливость того, что они делали, это было несовместимо с честью. Не находя ответов, не находя утешения, Долтон выругался и отставил рюмку в сторону.
— Мистер Макензи? Вижу, вы наслаждаетесь моим самым лучшим виски.
— Лучшим, которое можно купить за деньги. — С кривой ухмылкой Долтон взглянул на своего работодателя. — Как меня.
Джемисон медленно входил в комнату. Он выглядел нездоровым и, прихрамывая, неуверенно шел по ковру, опираясь на трость с позолоченной ручкой. Однако было неприятно видеть, что он ухожен и безукоризненно одет, это воспринималось как доказательство того, что человек со средствами может стать выше всего, даже выше убийства.
— Налейте себе еще. — Хозяин ранчо жестом указал на почти пустую бутылку. — Такого вы, вероятно, не найдете ни в одном трактире. У вас, очевидно, хороший вкус, мистер Макензи.
— Забавная штука с хорошим вкусом, Джемисон, — снова криво улыбнулся Долтон. — Любой человек может его приобрести, но не все могут по-настоящему его оценить.
Джемисон слегка нахмурился, не уверенный, что слова нанятого им киллера не являются оскорблением, но решил не возражать и направился к буфету, оставив без внимания количество выпитого напитка и абсолютно спокойную внешность своего наемника, а только удивившись, что тот не рассказал какую-нибудь правдоподобную историю.
— Разве у вас нет никаких дел, мистер Макензи?
Долтон долго смотрел на Джемисона пристальным немигающим взглядом, от которого хозяину ранчо стало не по себе, и наконец, тяжело поднявшись из кресла, заметил с обманчивым спокойствием:
— Да, сэр, я уверен, что есть. Кое-что, о чем мне следовало позаботиться немного раньше.
— И что же это такое?
— Ваши банкноты наверху, у меня в комнате. Я верну их вам после того, как уложу свои вещи.
— Что? — Джемисон моргнул и в замешательстве дернул головой, словно усомнившись, что это произнес Долтон, а не выпитое им виски.
— Я не нужен вам для победы в этой вашей войне. Ваша победа будет подписана кровью, но я не хочу, чтобы мое имя стояло там. Я видел достаточно пролитой крови — и своей, и многих ни в чем не повинных. Можете считать, что я потерял вкус к этому.
Джемисон стоял, раскрыв рот от изумления, а Долтон направился к двери, повернувшись спиной ко всему, что можно было купить за обагренные кровью деньги, ибо открыл для себя, что на них нельзя приобрести ничего по-настоящему ценного.
— Задержитесь на минуту! — воскликнул Джемисон, когда он наконец смог осмыслить решение Долтона. — Вы не можете просто так уйти.
— Почему? — Долтон остановился и оглянулся на него.
— Потому что вы получили от меня деньги, а я получил ваше слово.
— Простая бумага и такая же болтовня. Это не имеет никакого значения.
— Вы обязаны, мистер Макензи! — Тускло-красная злость начала заливать бледные щеки пришедшего в неистовство Джемисона. — Я вытащил вашу шею из петли!
— Если я забыл поблагодарить вас, то спасибо. Но я не просил вас об этом. Я не распродавал себя по частям, когда вы купили мне избавление от той виселицы. Кроме того, если бы не Джуд Эймос, я бы снова по вашей милости болтался на ней… — Пока Джемисон, наморщив лоб, размышлял над сказанным, Долтон продолжал тем же напряженным тоном: — Я не ваша собственность, Джемисон. Я — это не дорогой бурбон и не чистопородные коровы, и с вашей стороны слишком самонадеянно так расценивать меня или любого другого человека. Именно поэтому жители долины будут сопротивляться вам до последней капли крови. Они не покорятся вам, и вы не получите их земли, а это ужасно раздражает вас, не так ли?
— Кем вы себя возомнили, чтобы так разговаривать со мной? — возмутился Джемисон.
