Перед ним одна за другой встают чудовищные картины: Розмари (она же миссис Харрис) бродит по дому пьяная, безумная или лежит мертвая, со сломанной шеей, у подножия красивой, но скользкой изогнутой лестницы. А может быть, она жива-здорова, смеется с друзьями на вечеринке и рассказывает, как ловко подшутила над простачком Фредом, сыграв пьяную домработницу. «Его ничего не стоило одурачить, — хохочет она. — Как того продавца в продуктовом магазине, тупицу и грубияна, который сначала не хотел ничего продавать, а потом оправдывался, что не узнал леди Эмму Талли в джинсах и свитере!» Скорее всего, Фред никогда и не узнает, чем все кончилось, и не поймет, что же на самом деле случилось с ним вчера. Он так и не дозвонился ни до Розмари, ни до ее друзей, а через двенадцать часов он летит в Нью-Йорк.
Тяготит Фреда и неоконченная книга о Джоне Гее. Прямота и неуемная жизненная сила, что так восхищали его в произведениях Гея, теперь кажутся лишь внешней оболочкой. Чем глубже вчитывается он в тексты, тем больше находит там двусмысленностей и темных мест. С новой силой его поражает, что среди персонажей «Оперы нищего» нет ни одного честного человека, даже Люси, главная героиня, — и та обманщица. А главный герой, разбойник Макхит, названный в честь пустоши Хэмпстедхит, на которой сейчас стоит Фред, — всего-навсего грабитель с большой дороги, который шутя обманывает женщин. Лондон во времена Гея был грязен, порочен, полон насилия, и с той поры мало что изменилось. На улицах по-прежнему грязь, газеты кричат о разгуле преступности — в основном в бедных кварталах, но разве в других местах намного лучше? В этом городе каждый стремится урвать побольше, а до других никому дела нет.
Фред сравнивает и себя с капитаном Макхитом, причем далеко не в свою пользу. В женщинах он пробуждает не любовь, а ненависть, и если он заслуживает смерти, то не как Макхит — за то, что сделал, — а за то, чего не сделал, и прежде всего за ненаписанный и неопубликованный научный труд.
Вогелеры, если не считать беспокойства за Джеки, веселы и довольны. За последние несколько недель, с тех пор как потеплело по-настоящему, их мнение об Англии переменилось. Лондон им по-прежнему не нравится, зато после путешествия в Восточную Англию, где их друзья-канадцы сняли домик, они всей душой полюбили английскую деревню.
— Как будто перенеслись в восемнадцатый век, — восторгается Дебби. — В деревне все такие доброжелательные, не то что в Лондоне, и все до одного — такие забавные чудаки!
— В июле, — рассказывает Фреду Джо, — мы с канадцами хотим взять напрокат катер и отправиться путешествовать по каналам. До чего обидно, что тебе завтра улетать, а то поехал бы с нами. Будет здорово.
— Да, жаль. Повеселились бы, — отзывается Фред, морщась про себя. Целую неделю торчать на катере с Вогелерами и их друзьями, не говоря уж о Джеки, — небольшое удовольствие. Они успели полюбить нынешнюю Англию, а Фред разочаровался в ней и стал повсюду замечать все то, на что прежде жаловались они: бессмысленное подражание старине, преклонение перед ней, самодовольство и лицемерие, мелочное следование правилам, показные добродетели, мнимую утонченность. Особенно в Лондоне. Этот город, как Розмари, кажется ему то лживым насквозь, то безумным. Скорей бы наступил завтрашний вечер, скорей бы домой, пусть даже одному богу известно, что ждет его там. Ру так и не ответила на его телеграмму, вычеркнув его, должно быть, навсегда из своей жизни.
Благодаря высокому росту Фред одним из первых замечает приближение друидов. Двадцать с лишним человек, все в белых балахонах с капюшонами, со старинными светильниками в руках, шествуют с востока по тропинке. Издали, на склоне холма, в неверном свете луны они кажутся до того таинственными, что сердце замирает, будто при виде оживших призраков далекого прошлого.
Джо и Дебби затаили дыхание, а Фред, охваченный невольным трепетом, обращается с молитвой к друидам и тем магическим силам, с которыми они связаны. В детстве, помнится, он точно так же загадывал желание на белую лошадь с возом сена. «Пусть все будет хорошо», — повторяет он про себя.
Но как только друиды подходят ближе, волшебство рассеивается — как и многие иллюзии Фреда, связанные с Англией. Вблизи друиды оказываются почтенными, вполне современными гражданами средних лет и старше. Под капюшонами прячутся гладкие, бело-розовые лица англичан — такие лица Фред изо дня в день видел в Британском музее. Взгляды у современных «жрецов» торжественные, сосредоточенные — будто из другого времени, хотя у многих поблескивают очки, а из-под длинных балахонов торчат всевозможные сандалии, кожаные и пластиковые, из которых лишь несколько пар сошли бы за древнеанглийские, да и то разве что на сцене.
Вогелеры если и замечают эти нелепости, то не придают им значения.
— Здорово! — восклицает Джо, когда друиды, миновав их, выстраиваются в неровный кружок перед зарослями деревьев на макушке Парламентского холма.
— Дух захватывает, — вторит ему Дебби и благоговейным шепотом добавляет, что многие — а если точно, то больше половины участников — женщины. Она прочитала в «Гардиан», что в друидизме царит равноправие полов.
Джо сомневается.
— В наше время — может быть, — шепчет он в ответ. — А изначально все друиды были мужчинами, разве нет?
Так или иначе, думает Фред, пока Вогелеры вполголоса ведут спор, эти современные лондонские друиды — не что иное, как переодетые любители. Их вождь размахивает мечом неуклюже и неубедительно; нелепы и две женщины в очках, машущие зелеными ветками на четыре стороны света. Обрывки песнопений, которые доносит ночной ветер, — скорее не англосаксонские, а начала нашего века, манера исполнения наводит на мысль о студенческих постановках древнегреческих трагедий. Сумасшедшие, кривится Фред, когда друиды вразнобой поднимают в воздух светильники, тоненькими интеллигентными голосками распевают гимн непонятно чему — кажется, Великому Кругу Бытия, — а из-под балахонов у них, будто напоминание о современности, поблескивают наручные часы и выглядывают брюки.
Фред брезгливо отворачивается от этого маскарада, не желая видеть фальши, которая окружает его со всех сторон, от Блумсбери до Ноттинг-Хилл, от огней Хайгейта на севере до Челси на юге.
Глядя в сторону Хэмпстед-Вилледж, он вдруг замечает, что по тропинке на холм карабкается еще одна женщина-друид, и вид у нее самый что ни на есть дурацкий, и поднимается она не с той стороны, и явно припозднилась. На вершине холма «жрица» останавливается, тревожно поглядывает на толпу зрителей, потом нетвердыми шагами идет дальше с таким видом, будто раздумывает, подходить ли к собратьям-друидам или не стоит. Вряд ли ее примут с распростертыми объятиями. Ладно бы опоздала, так еще и одета не по случаю — светильник забыла, а балахон с капюшоном у нее совсем куцый, не достает до земли почти на целый фут, хоть она и маленького роста, а из-под него торчат модные туфли на высоких каблуках.
Да уж, думает Фред, глядя, как приближается нелепая фигура, вот во что превратилась Англия с ее славной историей и традициями, политическими, общественными, культурными. Британия — древняя, бесстрашная, благородная богиня — съежилась, стала похожа на маленькую робкую старушонку в костюме друида…
