— Носки сними.
Сняла.
— Ложись рядом.
Места было мало, но ей бы и сантиметра хватило.
Он положил руку на ее бабочку, на полминуты оба словно задремали, а потом он вдруг собрал пальцы в кулак.
— Смотри!
Вера распахнула глаза и увидела, как он вознес сжатую ладонь, а потом раскрыл пальцы, выпуская на волю бабочку невиданной красоты. Огромная, красная, как флаг, она медленно взмахивала крыльями, источая какой-то незнакомый аромат, а потом вылетела в форточку, став первой бабочкой этой весны.
Вера была потрясена, особенно когда увидела, что кожа ее живота абсолютно чиста. Знать, кольщик-то — гений был! Наколол живую бабочку!
Он улыбнулся.
— А теперь дай мне свою раненую ногу.
И на этот раз она подчинилась, развернувшись в кровати…
На ступне белел шрам. Он приник к нему губами, тело Веры задрожало, что-то электрическое вошло в ее организм и пробрало до самой души…
Когда вибрации закончились, силы окончательно покинули девушку.
Они лежали без движений.
— Возвращайся в театр! — сказал он.
— У меня нет таланта, как у тебя!
— А теперь ступай, я устал.
Здесь и вошел Боткин. Увидев голую девку в реанимационной палате, Никифор вскрикнул, покраснел поросенком и спросил:
— Тоже ненасытная вагина?
— Простите ее, — попросил студент Михайлов и, пока девушка одевалась, говорил хирургу, что чувствует себя гораздо лучше. Тем временем Вера выскользнула из палаты и успела вбежать в уходящий вниз лифт…
Тут студент Михайлов поднялся с кровати и, несмотря на ужас Никифора Боткина, на его категорические протесты, принялся разбинтовывать свою грудь.
— Не волнуйтесь вы так! — сматывал марлевые круги господин А. — У меня великолепные способности к регенерации.
— Да вы что! — прохрипел Киша. — Что вы!!!
В этот момент студент Михайлов полностью освободился от бинтов и растер грудь руками. Следы шестичасовой операции отсутствовали. Ни одного шва, лишь легкое покраснение, констатировал про себя внезапно успокоившийся Боткин.
— Дайте-ка я вас послушаю!
И приставил холодный стетоскоп к груди пациента. Шарил им, шарил, но сердечных ритмов не обнаружил.
— Сломался, что ли?
Студент Михайлов пожал плечами.
— Дайте руку!
Хирург пощупал пульс и определил нормальное его наполнение… Кинул в мусорное ведро испорченный стетоскоп.
— Уходите?
— Да.
Студент Михайлов натянул черный пуловер и увидел перед собой коленопреклоненного Никифора.
— Останьтесь, ради бога! Мне нужно вас исследовать! Вы — феномен, с которым наука еще не встречалась! — Киша рыдал. — Останьтесь!!!
— Меня уже исследовали тридцать два года моей жизни! Больше времени у меня нет! Простите!
Студент Михайлов легонько отодвинул Боткина, спустился по лестнице и, выйдя на воздух, глубоко вдохнул его, весенний и сладкий.
Где-то над домами, греясь в солнечных лучах, порхала большая красная бабочка.
13.
Для него все кончилось.
Он приехал в аэропорт и попросил всех отойти от носилок, на которых лежало тело, укрытое простыней.
Иван Семенович встал перед носилками на колени и потянул на себя белую ткань. Открылось лицо Машеньки.
Глаза ее были открыты, и спрашивала она как будто: «А что, собственно, произошло?»
Генерал весь скукожился и посерел.
Он не мог объяснить Машеньке, за что ей свернули шею.
А она не могла рассказать ему, как жить без нее.
Дунул ветер. Запахло летом и земляникой.
Генерал знал, откуда пришло лето, а потому заволновался, чтобы другие не обнаружили его тайны. Подозвал адъютанта и шепотом приказал вскрытия не производить, а везти жену домой…
В это время министр внутренних дел разговаривал кем-то равным себе или еще выше по должности.
— Да знает он, сука, где металл!
— Не умеешь работать? — спросил селектор.
— Умею, не сомневайтесь! Только у мужика сегодня жену убили! Три дня подождем, а там!..
— Там твои бабки станут нашими! — пообещал селектор. — А ты Подольским РУБОПом командовать будешь!..
— А не надо на меня наезжать! — вдруг не выдержал министр. — Мне на ваши колеса класть с Останкинской башни! На этих колесах только в ад катиться!
— Вы что, генерал, сдурели?
— Достали! Ей-богу, достали! Я боевой офицер!.. Какого х… У меня три ранения! А вы, гады, Родину мою сосете!!!
— В руки себя возьмите!.. Три дня можете на даче побыть, трогать никто не будет!
Если врачи понадобятся, знаете куда звонить!.. Придете в себя, соединитесь со мной!.. Ишь, Родину его сосут!.. Да ты сам х… сосешь!!!
Ее привезли домой и незаметно от генерала накололи тело формалином.
Положили в гостиной на разложенный диван.
Потом он сам ее обмыл и одел в хорошее платье.
Звонили дочь и внук, но он велел им прийти только на кладбище.
Иван Семенович сидел рядом с Машенькой всю ночь и вспоминал «чертово колесо» в Парке культуры, запах лаванды и рыжее тело жены…
Потом он позвонил в больницу Боткину:
— Знаешь?
— Да, — тихо ответил разбуженный Никифор.
— Может быть, ее черт убил?!!
— Мне приехать?
«Кто это?» — послышался в трубке голос Катерины.
— Нет. Я в порядке, — ответил Бойко и повесил трубку.
Вспомнил, что говорил Ахметзянов про землянику, что частички души эти ягоды…
Нет, не Ахметзянов это говорил, а тот, с рельсом в груди.
Снова набрал Боткинскую.
— А где этот Михайлов, студент? Мне поговорить с ним надо!
— Нет его…
— Умер?
— Ушел. У него все зажило. Он чудо природы!
— Я знаю.
Иван Семенович повесил трубку.
«Завтра подам рапорт об отставке. В субботу похороны…»
Генерал чувствовал, как по щекам текут слезы, но ничего сделать с собой не мог. Ночью плакал, это его извиняло…
«Прав был Никифор, — подумал. — Вагина ненасытная!..»
