Ознакомительная версия. Доступно 15 страниц из 73
Баню Огурчик затопил. Схватили лёгкого пару (только в России эта тяжёлая, влажная, пропитанная лиственным ароматом субстанция, которую можно закатывать в банки и гнать на экспорт, для удивления прочих народов, называется «лёгким паром») и сызнова стали пить чай, хотя Огурчик надеялся на похмельную рюмочку. Было пресечено. «Кваску испей», – посоветовала Алёна.
– Вот, Анечка, я однажды что подумала. Есть такое ругательное выражение, знаете – «квасной патриотизм». Вот принято смеяться над теми, кто соблюдает патриотизм в бытовых мелочах, предпочитая квас всему прочему. А я только такой патриотизм и понимаю. Мне вообще никакие «русские идеи» не нужны. Что мы лучше всех, что у нас миссия, что на нас возложено, что мы призваны – всё на помойку. У меня именно квасной патриотизм. Мне нравится русский быт, его вековой уклад. Баня с берёзовым веничком, кисленький хлебный квас, солёный огурчик к водке. Грибочки… Деревянные избы. Вся обрядовая сторона веры – с праздниками, прекрасно вписанными в сельскую жизнь. Одежда русская – отличная, удобная. Или этот замечательный обычай – давать за девушкой приданое. Вот такие простые, хорошие штуки я люблю. А идеи не люблю совсем.
– Так и живите, как вам по сердцу, – отозвалась Анна. – Никто вроде не мешает.
– Мне и никогда никто не мешал, все только помогали, – сказала Алёна. – Кроме двух мужей, которых бы я к чёрту послала, да фиг с ними – дети нормальные получились. Отбила у них пару сперматозоидов, и ладно.
Анна слушала, улыбалась, кивала, однако настроение было уже совсем не то, что в день приезда. Испортилось настроение.
День стоял тёплый – искупались даже в Мураше. Ну, как искупались – окунулись, фыркая и визжа, а на берегу ещё хлопнули чуток для здоровья. Потом отстояли службу в церкви, и Анна приметила, что слушать знакомого батюшку, с которым за столом сидел и водку пил, оказывается, гораздо интересней, чем незнакомого. Правда, отец Николай никакого внимания «по знакомству» никому не оказывал, был строг и важен. Горбатовцам это, впрочем, нравилось: чувствовалась в отце Николае настоящая власть. Потом отправились к Октябрю, тот затеял культурную акцию: сначала показал «Солярис» Тарковского, 1972 года, а затем, после перерыва, «Солярис» новый, голливудский. Для посрамления Голливуда, которое, конечно, удалось. Многие и досмотреть американский вариант не смогли. Октябрь ликовал. Подарил Анне рукописную листовку Дуброва, вождя крестьянского восстания 1921 года, – он собирал экспозицию для будущего краеведческого музея, и автографов Дуброва удалось найти восемь штук. От подаренной листовки тянуло слабым запахом палёного – запахом земли, когда-то сожжённой огнедышащим драконом правды и справедливости. «Смерть собачьей власти!» – заканчивал свое воззвание Матвей Антонович, преданный и убитый своими же соратниками и зарытый неведомо где под Мучкапом.
Вечером сели в карты играть, в расписного «кинга» – Алёна с Огурчиком, Анна и Ванечка. Выиграл, как ни удивительно. Огурчик, и Анна подумала, что в этом человеке что-то осталось для неё непознанным навек.
На следующий день, в воскресенье утром, она уехала. История была завершена, оставалось поставить две-три точечки.
– Витасик, – спросила Анна по телефону, – ты из квартиры-то скоро выметаешься?
– На днях, – печально ответил бывший секретарь Серебринской, – Пока у друга поживу.
– Ты деньги потратил или припас на чёрный день?
– Ка-ка-кие деньги?
– Та-та-такие. Тысячу баксов. Ты их стащил у покойной хозяйки. Ты – и больше некому. Что молчишь?
– Не понимаю вас, вот и молчу.
– Я тебе дам совет: избавляйся от этих денег. Не принесут они тебе счастья. Это плохие бумажки. Хуже не придумаешь – с позора покойницы ещё и навариваться.
– Она сама мне их дала! Маме на лечение!
– Про лечение соврал? – Не… не совсем.
– Почему сразу не сказал?
– Не хотел влипать в эту историю. Вот клянусь, она сама мне их дала…
– И чёрт с тобой, живи как знаешь. Ещё я буду тут у вас днём с фонарём совесть искать!
– И это всё? – изумлённо переспросил Яков Фанардин. – Дурацкий договор подписали и вьявь умерли? Чушь какая-то, ей-богу.
– Кто его знает, Яков Михайлович. Вас почему-то не удивляет, что люди сплошь и рядом мрут без всяких причин. А тут по крайней мере причина была – договорились, поклялись. Сидело в подсознании до времени, а Лилия Ильинична и напомнила: пора. Я ухожу, и вы должны уйти вместе со мной.
– Я ничего не подписывал и никуда уходить не собираюсь!
– О вас речи нет. Живите себе на здоровье. И Алёна Викторовна ведь в порядке, хотя…
– Что ещё?! – завопил Фанардин.
– Вроде болеет чем-то, а чем – не сказала.
– Может, ничего страшного? – с надеждой, предполагающей подтверждение, сказал Фанардин.
– Откуда мне знать?
– Но она ничего так… никаких мыслей суицидальных?
– Нет, этого нет.
– Я однажды допился, – почесал Яков Михайлович в затылке. – Думаю: на хрен я кому нужен? Не покончить ли всё разом? Потом смотрю – а на следующий день по телевизору «Ивана Грозного» эйзенштейновского показывают. Нет, думаю, посмотрю «Грозного», сто лет не видел, а уж потом… А потом как-то и само собой рассосалось… Что, думаю, за идея идиотская насчёт на хрен я кому нужен. Мне, что ли, на хрен кто нужен?!
Анна шла по П…адской стороне в свою гимназию принимать экзамен и, глядя на подростков с пивом в ручонках, вспоминала Горбатов. «Вот ведь, в маленьком пространстве и законы выполнять можно. Впрочем, нарушать тоже. Хорошо, там правит добрая царица Алёна, могучий Касимов, глубокомысленный Октябрь Платонович… А если бы дрянь какая к власти пришла? Хотя дряни в Горбатове негде развернуться, она по природе – мегаломан...»
Она взяла у Фанардина фотографию шестьдесят седьмого года – Лиля, Марина, Роза и Алёна сидели на скамейке в праздничных, «выпускных» платьях. На Марине было, конечно, самое фасонистое, сшитое, верно, мамой Ирмой из краденой материи, коротко подстриженные волосы уложены, серёжки в ушах. Улыбалась. И Алёна улыбалась, широко, так что обозначились вкусные ямочки на щеках. Цветастый костюмчик, обтягивая и тогда уже щедрые формы, был тесноват (взят у соседки-щеголихи, жены милиционера Аркадия). Лиля глядела строго, но не хмуро. Чёлка, волосы до плеч и нарядное платье с рукавами-буфами, не шедшее ей совершенно. Розе родители сшили специально, чтобы скрыть горбик, просторное бархатное платье с пышным воротником а-ля Юрий Маревич в роли Гамлета. Трагикомическим диссонансом выглядывало из этого воротника умное и сердитое лицо человека, не помещающегося ни в свой пол, ни в свой возраст.
Анна фотографию окантовала, повесила в простенке, между окнами гостиной. Подвинула цветок аралии, чтобы он располагался под изображением девочек. Будто в память о них.
Ознакомительная версия. Доступно 15 страниц из 73
