Дариус вскинул брови и сделал шаг вперед:
— А, привет! Как тебя сюда занесло?
— Сам не знаю. Просто захотелось на тебя взглянуть. Выглядишь ты… ну, не так, как раньше. Я вчера встречался с твоим стариком.
Дариус подошел к столу:
— Замечательно. И как он там? А ты с ним встречался… как сказать… по делу?
— Это долгая история, — ответил я.
— Я слышал про твоего отца… Прими мои соболезнования.
Он стоял прямо, вытянув руки по швам.
— Спасибо.
— Пойдем ко мне в комнату, чаю выпьем, — предложил Дариус.
Я поймал себя на том, что сравниваю его со своей мамой. Она бы обязательно предложила гостю так называемого чаю: какой-нибудь дряни вроде дарджилинга с померанцевой травой.
Мы прошли через гостиную, где с потолка свисал шелковый парашют, а на полу валялись турецкие диванные подушки. Потом поднялись по расшатанной лестнице и вошли в комнату в конце коридора. Тут на полу лежал хлопчатобумажный матрас, а рядом стояло нечто похожее на большой пластиковый гроб.
— Что это за штука? — спросил я.
При более тщательном рассмотрении эта вещь оказалась похожа скорее не на гроб, а на гигантское сплющенное яйцо.
— Камера сенсорной депривации. Я провожу в ней по часу каждый день, — ответил Дариус, нежно погладив камеру по пластиковому боку.
— И что ты там делаешь?
— Плаваю.
— А зачем?
— Ну, представь, что ты плаваешь в воде, нагретой до температуры тела и насыщенной солями. Там абсолютно темно. Ты остаешься один на один со своими мыслями. Это то же самое, что плавать в своем собственном сознании.
— Звучит пугающе.
Дариус подошел к стоявшему в углу столику и спросил:
— Ты как чай пьешь?
— А у тебя какой?
— Солодковый или из корней лопуха.
— Я, пожалуй, не буду пить чай.
— Это очень полезно для печени.
— Не меньше чем джин, — сострил я.
— Насчет этого не знаю, — невозмутимо ответил Дариус, — никогда не пробовал.
Он показал на свой узенький матрас, и мы сели. Возникло продолжительное неловкое молчание: мы оба задумались о цели моего визита. Я поглядел на книги, стоявшие на полках: «Уолден, или Жизнь в лесу», «Книга перемен», Бхагават-гита.
Камера сенсорной депривации вдруг открылась, и на джутовый коврик, отряхиваясь, вышла девушка лет девятнадцати-двадцати. Она была совершенно голая, на бледном лице резко выделялись веснушки.
— Сегодня не получилось, — сказала она и взяла полотенце, чтобы вытереться.
— А что не так? — спросил Дариус, по-видимому слегка расстроенный ее словами.
— Слишком много «меня», — ответила та.
Потом улыбнулась мне, совершенно не стесняясь своего вида. Я пялился на ее голый живот и груди.
— Это мой старый друг, — представил меня Дариус. — Вместе в школе учились.
Я поднялся, чтобы пожать ей руку, но она не обратила на представление никакого внимания. Похоже, в этом доме правила приличия не играли никакой роли. Если не считать порнографии, то я видел полностью обнаженную женщину в первый раз. До нее моим самым большим сексуальным впечатлением была голая по пояс Тереза на фоне модели собора. Девушка выскользнула из комнаты. Совершенно ошеломленный, я проводил ее взглядом.
— Ну а чем ты занимаешься? — спросил я Дариуса, когда пришел в себя. — Твой отец говорит, что ты обучаешь людей йоге и медитации.
— Ну, примерно так.
— А почему ты не стал поступать? Ты же был такой головастый.
— У меня действительно был высокий ай-кью. Такой, который обозначается словом «умный». И отец думал, что из меня получится врач. Но мне все это показалось слишком банальным.
— А что бы ты хотел в идеале?
— Жить. Просто жить.
— Я тоже отказался в этом году поступать. Теперь расставляю книги по полкам в городской библиотеке, — сказал я. — Могу дорасти до библиотекаря, который ставит штампы на книги. Тогда я буду носить на поясе такой кожаный мешочек с маленькой резиновой печатью.
Дариус рассмеялся.
— То, что ты делаешь, — это не то же самое, чем ты являешься, — сказал он.
Я еще раз оглядел его комнату. На стене висел портрет какого-то индийского гуру в венке, с выражением безмятежного спокойствия на лице.
— Это мой учитель, — сказал Дариус.
— Мне кажется, твой отец не самый лучший психиатр.
— Он обычно делает правильные предположения, но слишком привязан к человеческим страданиям.
— Что ты имеешь в виду?
— Люди приходят к нему, чтобы рассказать о своих страданиях. Страдания эти нереальны. Мы рождены для блаженства, а страдания — это наше незнание. Что касается психотерапии, то заниматься ею — все равно что переставлять мебель в горящем доме. Вместо этого надо обратиться к корню всех проблем.
— К корню, — повторил я за ним.
— Да. Надо забыть то, что мы уже знаем. Наши знания и есть корень всех проблем.
Он подтянул к себе одну ногу и стал массировать подъем ступни обеими руками.
— А я очень много чего знаю. И не все, что я знаю, важно, — произнес я.
— Важен только тот, кто знает. Свидетель знания. Вот почему все эти ай-кью — ложь. Твое подлинное «я» — это только свидетель всей этой дряни.
— Где ты этому научился?
— В разных местах.
— Так что произошло? Ты увидел Бога?
— Бог — это всего лишь уровень сознания. Моя цель — обретение единства. Того состояния, когда заканчивается все личное.
Лицо его было таким серьезным, что я не выдержал и отвел взгляд.
— Ну ладно, я, пожалуй, пойду, — сказал я. — Сам не понимаю, зачем приехал. Как-то нелепо все вышло.
— А может, задержишься ненадолго? У нас сегодня во второй половине дня собрание.
— Собрание?
Я услышал в коридоре пение и узнал голос веснушчатой девушки. Она, по-видимому, выходила из душа. Голосок у нее был детский, высокий и ясный.
— Ну что ж, — сказал я, — почему бы и не остаться?
Участники собрания прибыли из Мэдисона на старом школьном автобусе, у которого сбоку была нарисована картина, посвященная освобождению сельскохозяйственных рабочих. Сразу после обеда за домом зарокотали барабаны. Барабанщики сидели кружком, а в центре, покачиваясь, барабанила девушка с дредами. Они выбивали какие-то первобытные африканские ритмы на пять восьмых. Бородатый человек сидел в горячей ванне вместе с полуобнаженными женщинами. Под старым дубом развели костер. Я бродил среди толпы, пытаясь найти какое-нибудь тихое местечко. Мне хотелось уйти отсюда совсем, но в то же время я чувствовал притягательность этого вечернего празднества. В нос шибал сладкий запах конопли, и здоровенный, размером с кота, кальян дымился на веранде. Я почувствовал, что мне нравится смотреть людям в глаза, говорить, смеяться.
