Мы говорим обо всем, что отныне нас ждет. Маргрете Ирене собирается уехать в Вену к Сейдльхоферу. Фердинанд отказался от Лондона и думает поехать к Лейграфу в Ганновер. Времени у них в избытке, потому что денежных проблем у них нет. Могут не спешить и дебютировать хоть через пять лет, когда созреют и будут совершенно в себе уверены. Когда поймут, чего они стоят. Только Ребекка все бросила и не собирается менять свое решение.
— Музыка для меня слишком важна, и я не хочу допустить, чтобы она стала для меня мучением, — говорит она. — Я радуюсь, что когда-нибудь в будущем расскажу своим детям, как их мама на сцене запуталась в подоле платья, упала и ее жизнь поменяла направление.
— А что ты будешь делать? — спрашиваю я. — Просто будешь счастливой, как сказала, когда мы встречали Новый год?
Ребекка становится серьезной.
— Пойду учиться на врача, — говорит она. — Думаете, если я богата, так мне не надо работать? Но мой отец иначе на это смотрит, и мама тоже.
— Каким врачом ты хочешь быть? — с любопытством спрашивает Фердинанд.
— Может быть, психиатром, — смеется Ребекка. — Тогда я буду лечить вас, бедных моих неврастеников, одного за другим.
Вечер затягивается. С ночью приходит прозрачный синий свет. Все рестораны уже закрыты, но люди не спешат расходиться по домам. На улице полно народу. Я с Маргрете Ирене иду по направлению к Бишлету. В ресторане мы простились со всеми и с Катрине. У Маргрете Ирене всегда, когда она выпьет, рождается много планов. Но сегодня вечером я должен сказать ей правду: наша любовь кончилась.
— Ты идешь ко мне, — заявляет она.
Сердце у меня падает — все безнадежно. Эта трусость у меня от отца. Как я теперь скажу ей правду?
— Я устал, — говорю я. — Мне хочется вернуться домой и лечь спать.
— Поспишь у меня. Нам надо поговорить, неужели ты этого не понимаешь?
Я не отвечаю. Мы молча идем до ее квартиры, той, которая, несмотря ни на что, так мне нравится. Маргрете Ирене всегда хорошо ко мне относилась, думаю я. Была доброй и внимательной. Как расстаются с такими людьми? Почему я должен ранить ее? Я никогда не говорил ей о неприязни, которую иногда к ней испытывал. Что-то во мне ей противилось, и все-таки я уступил, потому что этого хотело мое тело. Однако винить его сейчас уже поздно.
Мы лежим в ее кровати.
— Ты весь вечер был какой-то чужой, — говорит она. От нее пахнет пивом.
— Мне в эти дни пришлось много думать. Через месяц мне будет негде жить.
— Можешь жить у меня. По правде сказать, я этого жду. Жду, что ты переедешь ко мне.
Во время этого разговора мы занимаемся любовью. Все, что для меня так трудно, для нее легко и просто.
— Но ведь ты уезжаешь в Австрию, — напоминаю я ей.
— Да, на несколько лет. А когда ты убедишься, какой этот Бруно Сейдльхофер фантастический педагог, ты тоже поедешь со мной.
— Об этом не может быть и речи.
— Почему? Ты предпочитаешь спать с Сельмой Люнге?
— Я не сплю с Сельмой Люнге!
— А все считают, что спишь. В том числе и Ребекка. А почему ты с ней не спишь?
— Я сплю с тобой.
— В данную минуту — да.
Она стонет. Мы перестаем разговаривать. Мы пьяные, и все-таки головы у нас ясные. Я не хочу ее, однако не могу удержаться. Какая жалкая трусость, думаю я. Но никто не знает меня так, как она. Она точно знает, что должна делать. И когда. На этот раз мы кончаем одновременно.
Я лежу и думаю об Ане. У нее тоже был опыт. Откуда он у нее? Но Маргрете Ирене не дает мне времени на размышления.
— Нам надо чаще этим заниматься, Аксель.
— У тебя не было времени.
— У меня всегда есть время. И я не верю, что у тебя болела спина.
Больше уже нельзя тянуть.
— Маргрете Ирене, я должен кое-что тебе сказать…
— Если это то, о чем я догадываюсь и чего боюсь больше всего, я не разрешаю тебе говорить об этом.
Она прижимается ко мне. Мне неприятно говорить ей о разрыве, когда мы оба лежим голые. Но сейчас у меня появляется мужество.
— Не знаю, чего ты боишься, только знаю, что так больше продолжаться не может.
— Я не разрешила тебе говорить об этом!
— Но, Маргрете Ирене!
— Нет!
Она с рыданием цепляется за меня. Я не мешаю ей рыдать. Осторожно провожу рукой по ее волосам.
— Ты не можешь уйти от меня. Я покончу с собой.
— Ты не должна этого делать.
— Я не шучу. Я это сделаю.
— Моя мама тоже всегда так говорила. Но даже не пыталась. Она хотела покончить с собой не от любви. А от обманутых надежд. Она требовала, чтобы отец сделал ее счастливой. А он этого не мог. Теперь ты требуешь от меня того же, а я не могу.
— Ты жестокий. Дело не в счастье. Какое глупое слово. Дело в любви. Мы созданы друг для друга.
— Тебе это только кажется.
Я удивлен собственной жестокостью. Мои слова живут как будто своей жизнью, отдельно от меня. Но когда они уже сказаны, она больше никогда не сможет меня вернуть.
— Ты должен переехать ко мне, — всхлипывает она. — Я доверила тебе свою жизнь. Ты не можешь так поступить!
— Мне очень жаль…
— Ничего тебе не жаль! Я тебя знаю, проклятый говнюк!
Она в ярости молотит кулаками по моей груди. Я пользуюсь этим и быстро соскальзываю на пол, молниеносно одеваюсь. Она голая и зареванная извивается на кровати. Смотреть на это больно.
— Я покончу с собой, — повторяет она.
Все происходит очень быстро. Я сказал то, что хотел. Момент был неудачный. Теперь она с полным правом может назвать меня циничным козлом. Ее родители дома. Она опасается говорить громко. Мы стоим в прихожей. Я одет. Она по-прежнему голая. И плачет в три ручья. — Ты действительно меня покидаешь?
— Я тебя не покидаю. Не так. Мы останемся друзьями.
— Ты уходишь к Ане?
— Я просто ухожу. Аня больна. Мне надо время, чтобы подумать. Понимаешь?
— Несколько дней я, конечно, могу подождать.
— Вот и подожди. Но я этого не стою.
— Да, не стоишь. Теперь я это понимаю.
Она награждает меня презрительным взглядом. Мне хочется выскользнуть за дверь и спуститься по лестнице.
— Мне надо идти.
— Говнюк. Все вы, мужчины, такие. Используете нас и бросаете.
— Я вовсе не хотел тебя использовать.
— Однако использовал! Ты оскорбил мои чувства. Не знаю, справлюсь ли я с этим когда-нибудь.
