Ознакомительная версия. Доступно 16 страниц из 77
Несколько молодых лешаков топтались в центре поляны, похохатывая и пуская по кругу самокрутку с какой-то – это было очевидно – дрянью. Старый леший Викентий, смотрящий леса, густо заросший похожей на мох бородой, поглядывал на свою молодежь с неодобрением, но пока не вмешивался.
Потный и расхлюстанный сержант Шишенко, в мятой форме летнего образца и с фуражкой в руке, вился вокруг лешаков и поглядывал, то ли прикидывая, как прекратить безобразие, то ли надеясь присоединиться.
На противоположном краю поляны, обнявшись, чтобы не упасть (а может, не только затем), устроились на нешироком пеньке ебосаны – Тосихиро и новообращенная Мария.
Гораздо более широкий пень единолично занимала древняя старуха с замысловатой бородавкой на подбородке и бельмом на глазу. Перед ней распинался о чем-то явно похабном толстячок боровичок, тряся остроконечной шляпой и аж подпрыгивая. Время от времени Лиха отгоняла его скрипучим возгласом «Вот я тебе!», Колька отскакивал, но тут же возвращался и начинал все сызнова.
Стояли, напряженно поглядывая друг на друга, лощеный, одетый будто на прием в Кремле… ну, не ниже, чем в мэрии, Ырка и ужасный, как в кошмарном сне, абасы Иван. Ираклий Витальевич вертел в руке темные очки, Иван сопел и порой выдвигал клыки, тогда Ырка натянуто усмехался и демонстрировал свои.
Плотно сдвинув коленки и положив на них руки, идеально прямо держа спину, сидела на самом маленьком пеньке напоминающая сухую веточку кикимора Кира. Вокруг нее шныряли какие-то мелкие домовые, но Кира смотрела прямо перед собой и, казалось, даже не моргала.
На ветвях огромного дуба удобно разлеглись коты: Люб, рыжий или, скорее, медовый, как свет на поляне; и Нелюб, черный, даже чернее черноты укрывавшего поляну облака.
А под самим дубом скромно сидел на корточках джинн Мансур.
Присутствовали и люди. Два Федора старались держаться подальше как друг от друга, так и от Мансура. Ошарашенно озирались, словно не понимая, как попали сюда, что здесь делают и кто все эти существа вокруг, упитанный дядька и полная дама с немыслимой халой на голове; примерно так же вели себя, только еще и успевали вполголоса переругиваться красотка с лицом стервочки и парень, почему-то весь идущий красными пятнами.
Как же, как же, узнал Виновод: шеф ДЭЗ № 22 Павел Викторович и его сотрудница-любовница Алла Валентиновна; истеричная Вика Смирнова и слабохарактерный Смирнов Дима…
А вон пригорюнились авантюристки-неудачницы Наташа и Люба; а там, дальше, за спинами девчонок, конкретный пацан Славик Черепанов, явно старающийся не попадаться на глаза ни им, ни Ырке, ни Ангелине Яковлевне, да лучше бы вообще никому… Впрочем, чтобы узнать Славика, надо было постараться: сплошной синяк вместо лица, нога в гипсе, сам на костылях.
И в полном одиночестве, как будто поляна совершенно пуста, – яркая, ладная Милена в джинсовом костюме.
– Эх, – прошептал Виновод, – надо было балахон ее захватить. Не сообразил…
– Слушай, все здесь! – невпопад отозвался Гипнопомп. – Ты только посмотри, феерия!
– Не все, – возразил Виновод.
– Ну, остальные, видимо, вот-вот подойдут, – утешил его соавтор. – И подарок принесут. Хе-хе, стишок получился.
– Да уж. Стишок. Ты не нервничай.
– Да я и не нервничаю.
– А с ноги на ногу чего переминаешься?
– Так пиво…
– А… Ну так сбегай, лес же кругом.
– Думаешь, можно?
– Да кому мы тут нужны?
– Тоже верно, пока – пока! – Гипнопомп внушительно поднял палец. – Никто даже внимания не обратил. Пришли и пришли, как будто нету нас. Ладно, сбегаю.
Он быстро вышел, а через минуту на поляне раздался оглушительный треск. Все замерли, и только Коровья Смерть укоризненно произнесла:
– Ай-ай-ай, Матвей! Ну надо же уметь сдерживаться!
Боканон отчаянно покраснел и пролепетал:
– Это не я, Ангелина Яковлевна, честное слово, не я… Я и уголь активированный принял…
Повторный звук, такой же самый, заглушил оправдания несчастного, и на этот раз стало ясно, что это – рыдания кикиморы. Треснуло в третий раз, и Кира завела высоким ломким голосом:
– Ой да ты горюшко горькое! Ой да на кого ж ты меня покинул, Ондрюшенько ненаглядный! Ой да ты лихо-лишенько мне!
Первой среагировала Зоя. Она аккуратно передала девочку мужу, в мгновение ока оказалась рядом с кикиморой, прижала к себе ее голову, зашептала что-то.
Кира сразу успокоилась, но возбудились другие. Одноглазая старуха отпихнула боровичка, проворно вспрыгнула на пень, сгорбилась-скрючилась, уперла руки в боки и взвыла тягучим басом:
– Вот я тебе, окаянная! Чуть что, сразу Лиха! Да штоб тебе, сухостоина шершавая, повылазило! Да штоб тебе…
Страшно зарычал абасы. Немедленно откликнулись на два голоса ебосаны; вскочив, они приняли боевые стойки. Милена выхватила из-под куртки длинный тонкий стилет. Ырка надел темные очки. Захар, придерживая так и не проснувшуюся Злату, поднял руку. Боканон повернулся ко всем задом. Истошно заорали коты. Началась трансформация рук Коровьей Смерти. Лешаки разразились глухим уханьем. Заверещала мелкая нечисть.
Прозвучало – негромко, но услышали все:
– Э!
Воцарилась тишина. Мансур, все так же негромко, сказал:
– Зачем кричите? Кричать – хозяина не уважать, да! – И, не вставая с корточек, умудрился поклониться старому Викентию.
– Что было? – задыхаясь, спросил вернувшийся как раз в этот момент Гипнопомп. – Каркаладил прилетал?
– Сам ты каркаладил, – поморщился Виновод. – Я думаю, никакого каркаладила не будет. А тут… Ну, ничего особенного. Все подумали, что боканон пернул, а это на самом деле Кирушка стала по Андрейке убиваться. Публика завелась, начали орать, как в кабаке, Мансур всех утихомирил. Всё.
– Эх, – сокрушенно прошептал Гипнопомп, – такое пропустил…
– А меньше надо пива пить, – буркнул Виновод.
Он посмотрел на экран мобильного. Пора вроде бы…
Мансур поднялся на ноги, сделал несколько шагов, остановился. На поляне появились Андрейка и Радомир.
– Принесли, – сказал воин и отошел в сторону.
Милена, с сияющими глазами, кинулась к нему.
– Уважаемый Викентий, – проговорил Мансур. – Хочу попросить тебя. Пусть твои молодые друзья отойдут. Пусть на середине свободно будет.
Викентий издал низкий вибрирующий звук. Лешаки шарахнулись к краям поляны.
Джинн сделал приглашающий жест. Жировичок, кряхтя и обливаясь потом, положил котомку на землю, развернул, шмыгнул к ломающей руки кикиморе, уткнулся в нее и разрыдался.
На тряпице лежал куб со слегка скругленными ребрами. Он переливался всеми цветами радуги и еще множеством оттенков – может быть, миллионами оттенков. Поначалу – тускло, но чем дальше, тем ярче, и наконец ослепительный свет залил поляну.
Ознакомительная версия. Доступно 16 страниц из 77
