Снег встал с кресла – оно тотчас исчезло – и отвернулся от Зиэля, чтобы внимательно рассмотреть белесые потеки на скале, а также тусклые каменные узоры под ними. Ударит, не ударит, скажет что-нибудь… Слух уловил удаляющиеся шаги, Снег чуть повернул голову – здоровенный страшила-воин в черной рубашке просто уходил от него по еле заметной тропке, ведущей за скальный выступ. Легкий двуручный меч за его спиной едва заметно покачивался вместе с ножнами, испуская окрест грозное и невидимое обычному глазу магическое мерцание. Снегу довелось однажды выстоять против этого… или подобного меча, и потом долгие, долгие годы страстно мечтал он о таком же… Не довелось. Может, оно и к лучшему. Не обернулся. Прощай, Зиэль.
И снова заныли запястья от мерзкого холода цепей. Снаружи словно занемели, а там, внутри – ноют. До костей пробирает. Вот что такое истинное одиночество и настоящая тоска: это когда дрогнувшему сердцу чудится, что лучше уж разговоры с Зиэлем, нежели… без них. О, если бы Снег обладал способностями сочинителя и… временем… Он бы придумал и запечатлел на свитке рыцарскую шутку-былину и назвал бы ее «Безделье перед казнью». Ха, ха, ха.
Снег попытался подпрыгнуть… еще разочек… Цепи противно гремели, однако – на диво! – суставы в коленях слушались! Прыжки хорошо согревают старое тело, очень хорошо… Но зато дыхание сбивается… Хоть бы камень или нож какой, чтобы в лоб ей запустить! Нет, нет, нет, ничего нет… Неужели в человеке неистребима эта жажда – мечтать?! Не о вечной жизни – так о легкой смерти, не о последнем глотке воды – так о том, чтобы уязвить кого-то на прощание!..
Даже биение собственного сердца может утомить, если вот так ждешь… и ждешь… и ждешь… ИДЕТ!
Шум шел из пещеры, нарастал, расплетаясь на отдельные звуки: это шаги, тяжеленные, грозные… Это дыхание, вернее бы сказать пыхтение… даже взрыкивание… Да неужели Умане вздумалось иные облики примерять??? Позвякивания какие-то очень странные, очень уж людские. И, если он правильно помнит, от Уманы совсем иная аура по сторонам раскатывалась.
Снег аж крякнул от неожиданности, яростно затряс головой!
– Э`кх!.. О… я… брежу, что ли?
– Гы-ы! Снег! Ура-а! Здравствуй, почтенный сударь Снег!..
Вышедший из глубины пещеры детина очень и очень походил на человека, по имени Хвак, на давнего знакомца, простолюдина и богатыря, с которым Снега связывали кое-какие забавные и странные воспоминания… Да нет же! Это он, незачем богам напяливать подобные личины. Вдобавок, сего мужичину Хвака… боги не шибко и жалуют.
– …Это!.. Ты чего, почтенный Снег, что за цепи? Это у тебя тюрьма такая… или что… Джога, вот, подсказывает, что это казнь!..
– Прежде всего, здравствуй, дружище Хвак! Вопросы потом!
Снег зазвенел цепями, растопыривая руки в объятья, и Хвак тут же простодушно распахнул свои.
Нескольких мгновений близкого телесного соседства хватило Снегу, чтобы все проверить и понять безошибочно. Да, весь ум и опыт, вся его магическая сметка подсказывали: сие не личина, сие – человек Хвак, здоровенный, пышущий теплом и невероятной мощью – даже ладони согрелись от этакой спины! – увешанный с головы до ног преужасными проклятьями… Да нет же! Такую секиру не подделать! Главное – не коснуться ее. Хотя… как говорится – почему бы и нет? Эта смерть была бы гораздо любопытнее, нежели в зубах у богини Уманы. Снег счастливо расхохотался.
– Ах, дружище Хвак! Знал бы ты, как мне радостно видеть тебя! И главное – нежданно… вдруг! Будь у нас с тобою время – я бы тут тебе нахвастал, сколько невероятных совпадений и чудес выпало мне в последний день моей жизни. У тебя-то как дела?
– Да… это… Решил спрямить, насквозь пойти, пещерами, Джога уверял, что и под землей не заблудимся, ну – и вышли. А тут ты. В цепях. Так он правду говорит? Насчет… ну…
– Правду. В скором времени сюда придут вытребовать с меня последний долг. Возьмут натурою, сиречь остатками жизни…
– Что-а?.. Кто-а??? – Хвак выхватил секиру и развернулся, словно бы загородив Снега своею широченной тушей от всевозможных врагов. Сделал он это настолько стремительно, что Снег, сам в прошлом знаменитый воин, непревзойденный рыцарь Санги Бо, знающий толк во всевозможных видах воинских искусств, был потрясен увиденным: даже ему, в лучшие боевые годы… было бы непросто шевелиться настолько проворно. А здесь этакий ящерный кабан! Действительно хорош! И эта секира при нем!
Сердце Снега заполнило какое-то незнакомое чувство, обжигающее, бурное, клокочущее светом и… надеждой! Да, надеждой! Этот жирный громадный человек, пожалуй, способен защитить Снега от кого угодно, быть может даже от самой богини Уманы! Снег взвесил про себя увиденное сейчас, услышанное ранее… Этот – может. Его сила под стать богам. И эта неисчерпаемая мощь – к его, Санги Бо, услугам. Причем, нет сомнений в бескорыстии Хвака… Точнее, корысть-то имеется, но она никак не выходит за пределы взаимной радости общения… возможности для Хвака разузнать, общаясь и пируя, чего-нибудь новое и любопытное… Ух ты: воздух аж потрескивает от скопившейся в нем ауры, из Хвака исходящей… и она шипит на лезвии секиры Варамана, драки жаждет! Да, вероятно Умане в сей миг бы не поздоровилось. Никогда, ни единого раза, на протяжении своей долгой жизни, удалой и непобедимый рыцарь Санги Бо, по прозвищу Ночной Пожар, не прятался от опасностей за чужими спинами, а теперь вдруг нестерпимо захотелось попробовать.
– Как это – кто?.. Та, кому я должен. Ты опусти секиру, дружище Хвак, сам же видишь – некого пока рубить. Кроме меня. Это я шучу. Вот, верни ее за пояс, и постоим, поболтаем, покуда время есть. Правда, я не знаю – сколько осталось его нам, свободным от всех забот, но сколько ни есть – все наше. Так что, говоришь, путь спрямлял по пещерам? Слушай, а как же ты заклятья миновал?
– Какие еще заклятья?
– Охранные, оборонные… запретительные заклятья, что наложила Умана вокруг места сего? Дабы никто не зашел, не помешал?
– А, да, Джога говорит, что были какие-то. Но я… это… проморгал, виноват. Дак, а чего это ты в цепях? Мне это ух, как не по душе, почтенный Снег!
– Мне тоже, но – увы – наложены по повелению богини Уманы, так называемой «Всесветлой», при том, что я именовал бы ее несколько иначе, не забыв упомянуть желтые клыки и развесистые бородавки.
– А-а-ха-ха, гы-гы-ы-ы! Ловко ты ее!
– Угу. Я ее словами, она меня цепями – все справедливо. Нет, здесь все действительно справедливо, ибо уговор есть уговор.
– А… это… тут Джога мой любопытствует: в уговоре про цепи было что-нибудь? Про их сохранность, после того, как наложены?
Снег неглубоко удивился вопросу и покачал головой.
– Нет, но это не имеет ровно никакого значения.
– Ан имеет, коли так уж рассуждать! – Хвак вразвалочку подошел к скале, к тому месту, в которое была вживлена цепь от правой руки, обхватил двумя лапищами.
– Снег, это… посунься поближе, а то мне тут в натяг, несподручно.
Снег недоверчиво рассмеялся – радость по-прежнему ходила в нем горячими волнами – и подошел, насколько это позволила цепь левой руки. Хвак откашлялся, поерзал носками сапог по камням, укрепляя ноги – и дернул! От первого же рывка Хвак с громким шлепком грянулся на седалище, а цепь вылетела из скалы, вместе с прилепившемся к ее навершию здоровенным куском гранита. Этот осколок невероятный человек Хвак подхватил на лету, и, по-прежнему сидя, вынул секиру, в два легких удара состругав с цепи весь камень.
