– Есть, капитан, – сказала Лета, неуклюже отдавая честь. – Все в штурманскую рубку!
Эскаргот улыбнулся девушке в ответ, вполне собой довольный, и уже начал грезить наяву, как он разрушит дьявольские замыслы гнома, а потом войдет в реку в своем шлеме из раковины и, проходя под галеоном, постучит кулаком по днищу, к великому изумлению эльфов, которые выстроятся у борта и будут таращиться в воду.
– Там остался большой кусок рыбы, но больше ничего нет. Когда все закончится, мы сможем доплыть до другого берега и организовать ленч. Я приглашал вас на ленч – помните? – на следующий день после вашего ухода от Стоувера. Вы сказали, что хотите подождать немного. Но теперь все переменилось. С тех пор прошла целая жизнь.
– По крайней мере, – со вздохом сказала Лета, – от ленча я бы не отказалась.
– Отлично. Значит, ленч. Я назначаю вам свидание, верно? Я вернусь через несколько часов.
Через полчаса Эскаргот снова шагал по речному дну в свинцовых ботинках, увязая в песке.
На сей раз он пошел вдоль опушки, не углубляясь в лес. Где бы гном ни творил свои магические заклинания, он делал это явно не в дубовом лесу. Кроме того, после происшествия с троллем Эскаргот не жаждал случайно столкнуться с человечками-невеличками. Казалось, все свидетельствовало о том, что волею непостижимой судьбы он и человечки-невелички сражаются на одной стороне против гнома и его приспешников. Но это была только догадка. Они же не преминули наброситься на него со своими кирками в океанских глубинах, верно? Лучше подождать, пока они не обнаружат свои истинные намерения так или иначе.
Стоял необычно погожий для поздней осени день. Дул свежий ветерок, но он с таким трудом прокладывал себе путь в горячих потоках ослепительного солнечного света, что совсем выбивался из сил к тому времени, когда добирался до вас. В воздухе чувствовался легкий запах дыма, словно в нескольких милях отсюда во фруктовых садах жгли срезанные ветки. Однако никаких фруктовых садов поблизости явно не было – разве только сады гоблинов, которые скорее сожгли бы сами деревья, а срезанные ветки оставили бы валяться на земле. Заодно они спалили бы свои волосы, чтобы не ходить к парикмахеру.
Эскаргот шагал в тени деревьев, зорко наблюдая за речной дорогой, не появятся ли там эльфы, и за лесом, не появятся ли там гоблины с троллями, и задаваясь вопросом о происхождении дыма, приносимого легким ветром. Если это дым не от костров в садах, то откуда он?
Сухие листья, недавно опавшие с деревьев и легшие поверх влажных гниющих листьев, глухо похрустывали под ногами, и Эскаргот почти ожидал увидеть на каждом пролетающем мимо листе нахмуренного человечка-невеличку, скользящего по воздушным потокам. Он почти жалел, что недостаточно мал, чтобы летать на листьях. Он сделал бы себе лодку из куска коры и плавал бы день напролет в луже дождевой воды.
Наконец Эскаргот достиг края леса, оставил позади последние редкие деревья и вышел на широкую равнину. Он увидел ручей, в котором вчера барахтался бедный Богги. Сейчас эльфов на лугу не было. Они оставили поиски Леты, поскольку поняли, что она находится вне досягаемости. Интересно, подумал Эскаргот, чем они сейчас занимаются? Вероятно, держат совет. Капитан Эплбай, несомненно, рвет и мечет, Кольер его урезонивает, а Богги показывает язык за спиной капитана и портит все впечатление. Все живые существа занимаются своим делом, подумал он. Человечки-невелички добывают огненный кварц в морских глубинах; эльфы строят чудесные аппараты, которые похищают люди вроде капитана Перри; гоблины бесчинствуют в своих стараниях навредить и напакостить всем, в том числе и самим себе; гномы добывают рубины и изумруды, пекут хлеб и держатся весьма самоуверенно; а люди – чем занимаются они? – чаще всего ставят себя в глупое положение, но с самым важным видом. Эскарготу показалось, что в тот миг он вдруг увидел вещи в истинном свете, словно весь мир, со всеми своими странными выкрутасами, во всем многообразии своих красок, предстал его взору на одной большой цветной иллюстрации из книги Дж. Смитерса.
Эскаргот потряс головой и осознал, что стоит в тени деревьев и грезит наяву. И в грезах такого рода таилась опасность. Он узнал знакомые симптомы: чувство самодовольства и ясность в мыслях. Подобное состояние самоуспокоенности неизменно предшествовало каким-нибудь неприятностям и унижениям: скажем, гоблины вдруг вылезали из какой-нибудь норы и хватали Эскаргота за лодыжку, или он получал палкой по голове, или к нему в рот залетала муха, когда он произносил высокопарную речь.
Внезапно он услышал низкий мелодичный гул, очень тихий и далекий, словно приносимый легким ветром от реки или похожий на пение самой реки, бегущей по камням, усыпающим русло. Эскаргот склонил голову к плечу и прислушался. Гул немного напоминал пение церковного хора и заставлял вспомнить рассказ Смитерса о колдовских ветрах, извлекающих стройные созвучия из прибрежных ив и зарослей рогоза. Может, это начала действовать магия гнома? Может, некие доселе спавшие силы пришли в движение? Но это казалось маловероятным. В звуках чудилось нечто гармоничное и умиротворяющее; они совсем не походили на какофонию, терзавшую слух Эскаргота памятным вечером в Дикой Лощине.
Казалось, звуки плыли по ветру откуда-то из леса. Эскаргот крадучись пошел в направлении источника оных, прячась за редкими кустами и деревьями. В эту минуту он ставил осторожность выше всех сокровищ мира. Пение таинственного хора становилось все громче и громче и наконец полностью перекрыло протяжные вздохи ветра и скрип и шорох ветвей.
Прямо перед собой он заметил какое-то движение в листве и на цыпочках двинулся вперед, прищурившись и внезапно поняв, кто там поет, – это были человечки-невелички, полчища человечков-невеличек, которые бесчисленными рядами сидели на своих опертых на черенки листьях, словно на портшезах.
Эскаргот распластался на животе, напряженно всматриваясь сквозь густые кусты. Один взлохмаченный человечек-невеличка, похоже, управлял хором. Это был гимн, вне всяких сомнений. Последние ноты растаяли в воздухе, уступив место полдневной тишине и одиноким крикам козодоя. Затем человечки-невелички принялись покашливать и ерзать на своих листьях, а некоторые, как увидел Эскаргот, оттягивали воротнички рубашек, словно прихожане, утомленные длинным воскресным богослужением. Маленький человечек, стоявший перед ними, взмахнул крохотной книгой и разразился пафосной речью.
Эскарготу пришлось повернуть голову и приложить к уху ладонь, чтобы расслышать хоть что-нибудь, но перлы красноречия в большинстве своем не достигали его слуха, уносимые в сторону ветром.
Выступающий был в черном монашеском одеянии, подол которого бился и трепался на ветру. Его лицо было обрамлено внушительной бородой, черной и жесткой, почти такой же длины, как волосы, которые расходились в стороны от головы, словно лучи черного солнца. В целом он имел вид человека, прячущего в пакете бомбу с зажженным фитилем. Почему-то Эскаргот вспомнил Стоувера – и дело здесь было не во внешнем сходстве, а в напыщенной благочестивости, с которой человечек рубил рукой воздух перед толпой слушателей, ударял по книге и продолжал свою речь. Из него вышел бы первоклассный пират, решил Эскаргот, будь он в восемьдесят раз выше и толще, держи он стакан рома в руке и сиди у него на плече попугай.
