– Пожалуй, – согласилась я. – Выпить хочешь? Он засмеялся:
– Единственное, от чего бы я не отказался, так это от стакана холодного молока. Но его здесь нет…
– Сейчас будет, – пообещала я, щелкая пальцами.
На столе образовался запотевший стакан. Эльф взял его в руки, понюхал и обрадовался.
– И в самом деле, молоко! Да вы настоящая волшебница!
Он не отрывался от стакана, пока не высосал все. Поставив стакан, вытер рукавом белые усы и поинтересовался:
– Вот, значит, как вы изменились? Вы стали Синей феей, вот уж не ожидал. А что стало с той черной собакой?
Я вздохнула:
– Этот черный кобель начал разговаривать…
– А тот мужчина, что был с вами?
– Он перестал заикаться.
– Как интересно, – подвел итоги эльф. – Вы простите, мне надо торопиться, меня ждут…
Я настолько глубоко задумалась, что только кивнула ему, но потом спохватилась.
– Прости, пожалуйста, а где твои крылья?
Он приподнял свой скрипичный футляр, продемонстрировав его, помахал им на прощание и растворился в толпе. А я подумала, что, пожалуй, сама сейчас начну заикаться.
Откуда я знаю, что там было со мной? Там, наяву? Мои воспоминания, деликатно уходившие в сторонку, когда я спала и видела сны, почему-то выползли наружу. То есть даже понятно, почему. Потому что мне приснился знакомый эльф-переросток. Только он как-то странно приснился…
А почему, собственно, странно? Я с ним встречалась? Несомненно… И там, наяву, я была не одна? Бесспорно… Только почему я ничего не помню из своей настоящей жизни? Так, бессвязные воспоминания… Я ведь ответила на его вопросы? Но какой мужчина и какая собака? И почему я не могу их вспомнить? Знать знаю, а вспомнить не могу?
Возвратившийся Расмус подозрительно уставился на меня.
– Что с тобой, Холли? Ты сама на себя не похожа! Что-то случилось?
Я с усилием, из глубин своей сосредоточенности, отозвалась:
– Знакомого встретила…
– Знакомого? – брови Расмуса исчезли под челкой, искры так и посыпались из глаз.
Я молча махнула рукой в сторону ушедшего эльфа, Расмус повернулся в ту же сторону, внимательно рассматривая клубящуюся толпу. Неожиданно он усмехнулся, покачал головой и выдал сакраментальную фразу:
– До чего тесен мир! Вот уж чего никак не ожидал… Ну, Холли, домой? Да что с тобой, дорогая?
Мои мысли запутались до такой степени, что я уже ничего не соображала. Похоже, извилины завязались морским узлом. Я не могла понять, как… почему… и что?… Что происходит?
Расмус с сочувствием посмотрел на меня, подхватил за руку и повел к флаеру. На корабле сразу же стало понятно, насколько сильно мой свет рассеивался в большом пространстве, и как сильно он давит на меня в замкнутом. Я устала, устала, устала от этого света, я больше не хочу, сколько можно? В постели крепко зажмурила глаза, но свет пробивался сквозь веки. Я закрыла глаза ладонями, но в результате обнаружила, что свет существует не только снаружи, но и внутри. И растворившись в его синеве, забыла обо всем, что существовало вокруг меня, о том, что мне снилось, и что я придумывала себе…
* * *
Меня грубо вытащили на поверхность из глубин сонного небытия. В ответ на мои яростные проклятья Роман, безупречно сохраняя достоинство, объяснил, что перед тем как отрубиться, я вполне вменяемо приказала разбудить меня через два часа, чтобы снова потащиться к ловушкам для их проверки. Напоминание о работе обычно действует на меня безотказно. Я безропотно, по крайней мере внешне, то есть молча, выползла на свет божий, приняла внутрь кружку кофе и пару сигарет, после чего была вполне готова существовать дальше. Роман свозил меня к ловушкам, но теперь работа шла легко. Мы вытряхнули рыбешку, я завернула в марлю пробы, стенографически их подписала, после чего мы вернулись на судно.
Фиксируя пробы, я плеснула на палубу немного формалина. Еще бы он не разлился, пальцы еле гнулись после возни в ледяной воде. Наблюдавший за моей возней боцман Гена сморщил нос, но стерпел, особенно после того, как Роман клятвенно заверил его, что собственноручно отдраит палубу шваброй. Натитровавшийся Юрик, выползший наружу из лаборатории, скривил морду от формалиновой вони так, что я была готова провалиться сквозь палубу. Демонстративно заткнув нос, он надменно сообщил, что у него аллергия на формалин. А когда я засомневалась, что на формалин может быть аллергия, он сообщил мне, что у него аллергия не телесная, а душевная. Я пожала плечами, после чего он отбыл со сцены.
Роман грустно усмехнулся:
– Не обращай внимания. На формалин у Юрика аллергия только оттого, что его пить нельзя…
– Как раз Юрик волнует меня меньше всего, – вздохнула я. – Я только сейчас отчетливо осознала, что фундаментальная методика исследования жизни, основной инструмент в руках биолога – это смерть. Биология изучает жизнь, предварительно умертвив ее, иначе она не умеет.
Роман не стал возражать, только неодобрительно покачал головой. После того как мы убрали посуду с пробами подальше с глаз и из-под ног, он в самом деле взял швабру и вымыл палубу. Я сочла уборку излишней. Все равно, мой палубу или не мой, она будет вонять. А в следующий раз я опять разолью проклятый формалин, как пить дать, и история снова повторится, склонность у нее такая, у истории – повторяться, вне зависимости от времени и масштабов происходящего.
Роман безразлично отмахнулся от моих замечаний, сообщив, что предпочитает обретаться не только в чистоте, хотя бы относительной, но и покое. И мы пошли пить чай, потом снова поехали к ловушкам, снова формалин, чай, ловушки и так далее, до самого позднего вечера. К ночи народ поуспокоился, потому что привык и к тому, что мы регулярно мотаемся взад-вперед, и к формалину принюхался, даже исправно грел нам чайник к нашему возвращению. В общем, обычная жизнь была не то, чтобы прекрасной, но приемлемой. Хотя нет, если честно, она была всего лишь временно терпимой…
В последний раз мы отправились к ловушкам как раз к полуночи. Дубак перестал быть редкостным, превратившись в выдающийся. Я успокаивала себя тем, что в следующий раз придется тащиться не раньше шести утра, пытаясь утешить обиженный на меня промерзший организм, который хотел спать, есть и чтобы его, наконец, оставили в покое. Тихий Коля предложил к нашему возвращению приготовить как следует пожрать, и в предвкушении плотного ужина мы отправились к реке, прихватив с собой Форда.
Я, как обычно, держалась за трос, Роман вытаскивал из воды ловушки и вытряхивал из них рыбную мелочевку, кобель с треском обыскивал кусты на берегу. В этот самый момент, полный рабочей сосредоточенности, трос под моими руками со страшным звоном лопнул, как будто его перекусил чей-то железный клюв. Раз… и развившиеся металлические концы только что натянутого троса выскочили из моих стиснутых кулаков, разодрав брезент рукавиц и содрав кожу с ладоней. Меня отбросило на Романа, который инстинктивно дернулся, пытаясь подняться на ноги. Мы свалились на дно лодки, с трудом отталкивая друг друга, сели. Течение волокло лодку, крутя и бросая из стороны в сторону. Форд, выскочивший на шум из кустов, с истерическим лаем несся вслед за нами по берегу.
