Ознакомительная версия. Доступно 23 страниц из 114
— Она никогда не собиралась сотворить из него чудовище, как другие матери, — добавляет Ирина через минуту. — Старалась воспитывать как обычного ребенка. Но так, чтобы это совмещалось с шахматами. И ей это удалось — хотя бы отчасти.
Последние слова она, глядя на площадь, произнесла торопливо и даже чуть озабоченно, словно Меча Инсунса могла появиться здесь в любую минуту.
— Он в самом деле был вундеркиндом?
— Судите сами: в четыре года он научился писать, глядя, как это делает мать, в пять мог перечислить без запинки столицы всех государств мира… И она очень рано поняла не только то, кем он может стать, но и чего ни в коем случае не должно случиться. И, что называется, разбилась в лепешку, чтобы не допустить этого.
При слове «разбилась» лицо ее на миг каменеет.
— Так было и раньше, и теперь… Постоянно. Она словно боится, как бы его не забыли. Не оттеснили в сторону.
Громкий выхлоп промчавшейся мимо «Ламбретты» заставляет ее вздрогнуть.
— И нельзя не признать ее правоты, — добавляет Ирина чуть погодя. — Многих постигла эта участь. Мне ли не знать…
— Не преувеличивайте. Вы ведь еще так молоды.
От скользнувшей по ее лицу усмешки — быстрой и едва ли не жестокой — девушка кажется лет на десять старше. Потом опять становится прежней.
— Я играю с шести лет. И видела, сколько шахматистов плохо кончили. Превратились в карикатуры на самих себя. Для того, чтобы стать первым, нужна адская работа. Особенно если знаешь, что никогда не станешь.
— Вы мечтали стать первой?
— Почему вы говорите в прошедшем времени? Я продолжаю выступать.
— Виноват. Я не знал. Думал, секунданты — это нечто вроде куадрильи вокруг тореро в Испании. Люди, не сумевшие стать «эспада», переходят в разряд помощников. Но, пожалуйста, простите… я вовсе не хотел вас обидеть.
Она глядит на руки Макса. На старческие пятна, покрывшие тыльную сторону кистей. На выхоленные закругленные ногти.
— Вы не знаете, что такое поражение.
— Как вы сказали?! — едва ли не со смехом переспрашивает Макс. — Чего я не знаю?
— Достаточно лишь раз увидеть его…
— А-а.
— Сидеть за доской и видеть последствия своей тактической ошибки. Убеждаться в том, как легко улетучиваются твой талант, твоя жизнь…
— Понимаю вас. Однако не думайте, что поражения знакомы только шахматистам. Они, знаете ли, далеко не исключение.
Ирина будто не слышит.
— Я тоже помнила все страны и их столицы, — говорит она. — И еще много всякой всячины. Однако дела не всегда идут так, как должны.
Она улыбается с видом почти героическим. В расчете на почтеннейшую публику. Только совсем девчонка может улыбаться так, думает Макс. Веря, что подействует.
— Трудно, когда ты женщина, — произносит Ирина, стирая с лица улыбку. — Все еще трудно…
Солнце, перебираясь со стола на стол, освещает теперь ее лицо. Она щурится, надевает очки.
— Знакомство с Хорхе открыло передо мной новые возможности. Проживать все это вблизи.
— Вы любите его?
— Вы полагаете, возраст дает вам право на такую бесцеремонность? — вопросом на вопрос отвечает она.
— Ну да. Должны же быть хоть какие-то преимущества…
Молчание. Гул машин. Отдаленный автомобильный гудок.
— Меча говорит, когда-то вы были очень хороши собой.
— Разумеется, был. Раз она так говорит.
Теперь лучи дотянулись и до Макса, который видит двойное отражение своего лица в больших черных стеклах ее солнечных очков.
— Да, конечно, — говорит она безразлично. — Конечно, я люблю Хорхе.
Она закидывает ногу на ногу, и Макс невольно смотрит на эти юные обнаженные колени. Кожаные сандалии на плоской подошве открывают пальцы с ногтями, выкрашенными в темно-темно-красный, почти лиловый цвет.
— Иногда я рассматриваю его, когда он сидит за доской, — продолжает Ирина. — Гляжу, как он передвигает фигуры, как делает свои рискованные ходы, и думаю, что очень люблю его… А иногда — когда он совершает ошибку, отказывается от того, что накануне мы приготовили вместе, и в последний момент меняет решение или медлит… В такие минуты я его ненавижу всей душой.
Она замолкает на мгновение, словно прикидывая, насколько точно сформулировала то, что чувствует.
— И мне кажется, что, когда он не играет, я люблю его больше.
— Это естественно. Вы оба еще так молоды.
— Нет… Молодость тут ни при чем.
На этот раз молчание затягивается так надолго, что Макс думает — разговор окончен. Поймав взгляд официанта, он двумя пальцами чертит в воздухе зигзаг, имитирующий роспись на счете.
— А знаете, что я вам скажу? — неожиданно говорит Ирина. — Когда Хорхе играет на турнире, его мать каждое утро спускается в ресторан за десять минут до завтрака, чтобы убедиться: к его приходу все готово.
Максу чудится в ее голосе нотка неприязни. Отзвук досады. Ему ли не знать их?
— И что же? — спрашивает он мягко.
— Да ничего, — Ирина поворачивает голову, и в черных зеркалах очков качается лицо Макса. — Потом спускается он сам, а на столе уже апельсиновый сок, фрукты, кофе, тосты. Все его ждет.
Между темными пространствами воды и неба, время от времени озаряемыми проблесками маяка, медленно скользили красные и зеленые огни корабля, выходящего из порта Ниццы. Отделенная от него угрюмым холмом с замком на вершине, светящаяся кривая города растянулась на другом берегу, повторяя контур залива Анж и слегка изгибаясь к югу, отчего отдельные ее отрезки прорывали непрерывность линии и карабкались кверху, к невидимым окрестным высотам.
— Холодно, — зябко вздрогнула Меча Инсунса.
Она сидела за рулем автомобиля, на котором и доставила сюда Макса: в темноте виднелось светлое пятно ее платья и кружевной шелковой шали с длинными кистями. Макс подался вперед с соседнего сиденья, снял с себя пиджак, набросил ей на плечи. Оставшись в легком жилете поверх сорочки, он тоже почувствовал, как рассветный холод просачивается в салон через щели между корпусом кабриолета и поднятым верхом.
Меча порылась в сумочке. В темноте Макс не видел ее, но слышал, как она смяла пустую пачку сигарет. Она выкурила все, что было, в машине, когда после ужина они приехали сюда. И, кажется, прошла уже целая вечность, думал он. С той минуты, как он занял свое место за столом между сухопарой элегантной француженкой средних лет — дизайнером в ювелирной компании «Ван Клееф & Арпельс» — и молоденькой, чересчур сильно надушенной блондинкой — певицей и актрисой Евой Попеску, оказавшейся очень приятной сотрапезницей. За ужином он, уделяя должное внимание соседкам, занимал обеих дам разговором — при том что все же беседовал главным образом с Евой, а она была откровенно рада, что сидевший слева от нее красивый и стройный джентльмен оказался по происхождению аргентинцем. «Я без ума от танго!» — восклицала она то и дело. И хохотала без умолку, особенно когда Макс в самом деле смешно и похоже показывал, как прикуривают или держат бокал Лоуренс Оливье и Лесли Говард, или рассказывал анекдоты — он делал это мастерски, и его испанский акцент придавал французским фразам особый шарм, так что и художница-ювелирша с улыбкой и интересом поворачивалась к нему. И каждый раз, когда юная Попеску принималась хохотать, Макс, скрывая беспокойство, чувствовал на себе взгляды Мечи, сидевшей на другом конце стола рядом со светлоусым чилийцем. Еще он заметил, что за десертом она выпила две чашки кофе и выкурила четыре сигареты.
Ознакомительная версия. Доступно 23 страниц из 114
