Блейк спросил себя, сколько еще людей хотели бы удавить суперинтенданта. И пошел искать Кэт.
По крайней мере, думал он, раз мы больше не будем работать в одном отделении, нам не придется так осторожничать в разговорах. В разговорах, а быть может, кое в чем другом. Нет худа без добра. Вперед и с песней!
Глава двадцать шестая
— Почему ты не можешь мне все рассказать? — спросил Стивен. — Боишься, что этот человек не сможет содержать тебя так, как я все это время? Или мириться с твоими выходками? Дело в этом?
— Нет, — процедил сквозь зубы Майк.
— Значит, никакого нового поклонника? Правда? Мне трудно в это поверить.
— Ненавижу этот твой сарказм. Я же тебе сказал. Почему ты мне не веришь?
— Потому что знаю, с какой легкостью ты лжешь. И как любишь новых воздыхателей, которые не знают тебя так, как знаю я. Новых воздыхателей и новые красивые вещи. Хорошенькие новые кашемировые свитера. И не менее хорошенькие новые дорогие туфли. Давай, Майк, ты спокойно можешь рассказать мне все. Ты же знаешь, в конце концов я выясню, кто он.
— Да нет никого! Ну почему ты мне не веришь? Ты же знаешь, я тебя люблю.
— Ты никогда этого раньше не говорил. Как интересно! Ты скрывал это и скрывал, пока у меня не осталось к тебе никаких чувств. Поклонника я могу и простить, но не альтернативу.
— Что ты хочешь этим сказать? — со страхом спросил Майк, почти не слыша этих слов, не говоря уже о том, чтобы понять их смысл.
— У тебя завелось слишком много денег. Это бросается в глаза. Если это не новый богатый поклонник, — а мне кажется, я почти в это верю, — тогда ты снова занялся распространением наркотиков в этом своем мерзком спортклубе. Верно? Неужели полиция, прошмонавшая всю эту квартиру, клуб и спортивный зал, не напугала тебя настолько, чтобы ты навсегда завязал с этим идиотизмом? Неужели воспоминаний о Фелтэме недостаточно, чтобы остановить тебя?
— Прекрати. Прекрати! Я же говорил тебе, что ничего не распространяю и даже не употребляю. Полиция арестовала всех, кто употреблял. С меня подозрения сняли. Я сказал, что не буду, и не делаю этого.
— Я тебе не верю. У тебя завелось слишком много денег, — почти выкрикнул Стивен. — Я сто, тысячу раз говорил тебе, что будет, если ты вернешься к наркотикам. Послушай… иди-ка ты собирай свои вещи. Я больше не хочу иметь с тобой дела. Давай! Выметайся!
Стивен остался за идеально накрытым обеденным столом, чувствуя, как аромат еды, которую готовил Майк, сменяется резким запахом гари. Он позволил блюду сгореть, и квартира наполнилась едкой угарной вонью, а дорогая сковородка фирмы «Куизинокс», без сомнения, испортилась. Он ждал, слушая, как за стеной, в их спальне Майк возится в шкафах и ящиках.
Стивен знал, что, вполне вероятно, рискует отцовскими часами и своими запонками, а также наличными, отложенными про запас в дальнем углу верхнего левого ящика. Но ему было наплевать. Он словно оледенел. Когда-нибудь он оттает, а может, и нет. Возможно, он навсегда останется таким, как сейчас: окаменевшим от обиды и разочарования, безразличным ко всему на свете.
Он любил Майка и какое-то время думал, что ему удастся пробудить в юноше искреннюю, бескорыстную любовь. Как он мог так ошибиться? Когда же он образумится? Что ж, одно он знает точно — больше он подобного промаха не допустит!
Прошло с полчаса, как он отправил Майка собирать вещи, запах гари стал рассеиваться. Стивен по-прежнему сидел за столом, крепко сжимая пальцами стоявшую перед ним старинную веджвудскую тарелку.
— Знаешь, а я ведь любил тебя по-настоящему. — Голос Майка был полон дерзости и детской злости. — И ты больше никогда не найдешь такого, как я.
Стивен поднял глаза и увидел в дверях своего бывшего возлюбленного, у его ног стояли два саквояжа от Гуччи. Его лицо было, как всегда, прекрасно.
— Я готов был сделать для тебя что угодно, Стивен. Ради тебя я бросил наркотики. Ради тебя оставил своих друзей. Но ты холодный, жестокосердный, жестокий, жестокий человек. И ты не поймешь, что такое любовь, даже если она укусит тебя за член. Мне жаль тебя. Очень жаль. И я надеюсь, что эта квартира сгорит дотла.
Он, словно пушинки, подхватил туго набитые и увесистые с виду саквояжи и ушел.
Стивен выпустил из затекших пальцев тарелку и пошел к сгоревшим кастрюлям.
Глава двадцать седьмая
— Тайна Шарлотты Уэблок так и не разгадана, — прочитала Рени Брукс, поднимаясь со стула с «Дейли Меркьюри» в правой руке. Левой она держалась за бедро, боль в котором усиливалась с каждым днем. Скоро придется пойти к врачу, но он ей не нравился, и Рени все оттягивала визит. Иногда помогал аспирин или бутылка с горячей водой. Она продержится еще немного.
— А в чем там дело? — спросил из коридорчика Гарольд.
— Это про девочку. Про ту, за которой смотрела Николетта и которая потерялась. До сих пор неизвестно, где она была. В течение пяти дней.
— Чушь!
— Так пишут в газете, — ответила она, передавая ее мужу, чтобы не спорить с ним, а сама направилась к плите, чтобы, пока Гарольд будет читать, пожарить бекон.
— Все это подозрительно, если хочешь знать мое мнение, — заявил он, дочитав статью до конца. — Подозрительно. Вот как это называется. Так или иначе, ее уволили, и она теперь не скоро найдет такую же славную работенку, вот увидишь.
— Только не надо этому радоваться! — воскликнула Рени, грохнув сковородкой о плиту, от чего горячий жир выплеснулся на огонь. Не получив ответа от Николетты, она расстроилась больше, чем сама ожидала. Это было жестоко и совсем не похоже на ту девочку, которую она помнила. Приходилось думать, что, возможно, она не так уж хорошо ее и знала. И заставляло тревожиться за другого ребенка, за того, чьей няней была Николетта, за маленькую Шарлотту Уэблок.
Она ведь получила милое письмо от Шарлоттиной матери, стало быть, письма дошли. Та писала, что старается верить: малышка Шарлотта вернется к ней и что ей очень помогает, когда такие люди, как Рени, понимающие, что значит быть матерью, присылают слова сочувствия. Она даже поблагодарила Рени за то, что та побеспокоилась написать ей.
Так что письма наверняка попали к адресату. И Николетта, скорее всего, свое получила, однако, в отличие от незнакомой, но, очевидно, доброй миссис Уэблок, она ответить не потрудилась.
— Николетта пережила жуткое время и, наверное, очень переживала, — сказала она, убеждая в этом самое себя, — а ты радуешься, что она не найдет новой работы. Ты отвратителен.
— Что это на тебя нашло? — сказал Гарольд, в изумлении глядя на нее.
— Ничего, — хмуро ответила она, возвращаясь к бекону. — У меня болит голова.
— Ты что, пыталась с ней связаться? — спросил он почти угрожающе.
— Я ей написала, — призналась Рени, которой уже несколько недель хотелось с кем-то этим поделиться, — но она не ответила.
