Диктатура приобрела невиданный доселе кровавый размах: в день выносилось по сорок — пятьдесят смертных приговоров. Робеспьер постоянно носил в кармане сложенный листок бумаги: он и сам не знал, чье имя впишет сегодня в список осужденных, кого из друзей или близких. Кажется, там уже не хватало только трех имен: его брата, Сен-Жюста и его самого.
~ ~ ~
Нормандец узнал о смерти Робеспьера во время визита Барраса, который, свергнув диктатора, сменил его на посту главы государства. При виде маленького узника Баррас пришел в ужас и распорядился смягчить тюремный режим сына Капета. Но распоряжение не принесло никаких заметных результатов; впрочем, это было уже и неважно, потому что ребенок ждал смерти, готовился к ней, впитывал ее по капле, словно яд, помогающий уничтожить собственные угрызения совести. Его время проходило в молитвах и строительстве непрочных карточных домиков. Нормандец почти не мог есть — от похлебки его рвало, черствый хлеб он оставлял крысам. Он жестоко страдал от вшей и клопов. Его охрана постоянно менялась, грубые стражники сменялись добрыми и наоборот. К нему приходили все новые медики, но состояние его не улучшалось, а вся Европа — от Вандеи до Испании — казалось, забыла о нем. Все было каким-то нереальным, абсурдным, ничто его больше не касалось, он, по сути, был уже не здесь. Его можно было отпустить, заменить кем-то другим — это уже ничего бы не изменило. Множество легенд уже окружали реальное мученичество ребенка, который постепенно исчезал, растворяясь в молитвах, в тишине и немоте. В конце концов он перестал даже молиться. Вера нужна живым, а у него теперь не было в ней необходимости — он уже приближался к Господу, дорога покаяния привела его к райским вратам, хотя была долгой и казалась нескончаемой; страдание заполонило все его существо и отрешило от мира — до того момента как в один прекрасный день, в субботу 7 марта 1795 года, добрый Дебьерн принес ему в подарок «игрушку» — горлицу.
Нормандец, который любил птиц так же сильно, как цветы, осторожно взял горлицу и прижал ее к щеке. Нежное прикосновение перьев было так приятно. Он отпускал горлицу летать по комнате и тратил целые часы на то, чтобы ее приручить. По вечерам, боясь, что она снова улетит, он засыпал, не выпуская птицу из рук.
Гомен, хотя и ничуть не смягчился по отношению к маленькому узнику, все же сделал для него птичью клетку, чтобы мальчик мог брать птицу с собой, когда ему ненадолго позволяли выйти на свежий воздух. Такое послабление режима контрастировало с суровой замкнутостью ребенка, который с некоторых пор не говорил ни слова. Видимо, у него начал развиваться аутизм, а с появлением птицы он еще больше отстранился от внешнего мира.
На улице он иногда открывал клетку с горлицей, и туда залетали воробьи. Видимо, именно таким образом, предполагал Анри, ребенок заразился какой-то опасной инфекцией. Эта последняя болезнь была словно посланием от смерти, уведомлением о том, что скоро она заберет узника.
Горлица вернулась в клетку и умерла на следующее утро. Ребенок целый день просидел, не выпуская птицу из рук, прижавшись лицом к ее перьям. Очевидно, именно тогда к нему перешел вирус инфекционной болезни, которую он передал доктору Дезо, пытавшемуся его спасти, прежде чем умер 8 июня 1795 года.
~ ~ ~
На следующее утро в Тампль был вызван доктор Пеллетан, который констатировал смерть и провел вскрытие тела Людовика XVII. Сердце короля он унес с собой, поскольку после осквернения усыпальницы Сен-Дени больше не было места, где можно было бы погрести останки французских королей.
Пеллетан просто обернул сердце куском ткани и положил в карман плаща, после чего беспрепятственно вышел из Тампля.
На протяжении восьми лет, изо дня в день, он орошал сердце короля винным спиртом. Наконец, убедившись, что драгоценной реликвии больше не грозит разложение, он высушил ее и запер в шкаф, откуда она была украдена его ассистентом.
Несколько лет спустя вор умер. Однако перед смертью он заставил свою жену пообещать ему, что та возвратит священный предмет доктору Пеллетану. Последний, окончательно убедившись в том, что судьба наделила его особой миссией, взял хрустальную вазу, распорядился вырезать на ней семнадцать звезд и цветок лилии, после чего поместил в сосуд сердце короля.
Пеллетан неустанно пытался каким-либо образом передать эту реликвию членам французской королевской семьи. Он познакомился с Виктором Гюго, который обещал ему тайное посредничество, но из этого ничего не вышло. И Людовик XVIII, и Карл X отказывались признать подлинность реликвии — можно было подумать, что они просто не хотят ничего слышать о том, кого бросили в тюрьме и чей трон унаследовали.
Совсем отчаявшись и уже чувствуя приближение собственной смерти, Пеллетан доверил сердце Людовика XVII архиепископу Парижскому, который поместил его в свою библиотеку. Оно по-прежнему оставалось там, когда начались уличные беспорядки 1830 года, в ходе которых резиденция архиепископа была разорена. Новые варвары жгли мебель, книги, священные реликвии, но один из них, охваченный внезапным порывом великодушия, схватил хрустальную вазу с узором из звезд и унес ее втайне от товарищей. Протискиваясь сквозь толпу собравшихся во дворе мятежников, он споткнулся и выронил вазу, которая разбилась. Опасаясь разоблачения, человек в панике бросился бежать. Сердце Людовика XVII так и осталось среди осколков стекла во дворе, где повсюду лежали мертвые тела.
К счастью, известие об этом дошло до сына доктора Пеллетана, который тут же прибыл в архиепископскую резиденцию. И там случилось нечто невероятное: он нашел сердце короля. Он заказал вазу, похожую на первую, чтобы поместить его туда.
Эта реликвия пересекла всю Европу от Мадрида до Венеции, задержавшись на некоторое время в замке Фросдорф. Ее путешествие длилось почти сто лет, пролегая через войны и революции. Уже в самом конце XIX века сердце попало к дону Карлосу, старшему из испанских Бурбонов. Но разве после стольких лет еще можно было верить в то, что это сердце Людовика XVII?
Никто в это и не верил — по крайней мере, не больше, чем в святую плащаницу или в непорочное зачатие, — до тех пор пока не вмешалась наука. В 2000 году по предложению Филиппа Делорма Лувенская лаборатория провела ДНК-экспертизу небольшого образчика ткани, взятого от предполагаемого сердца Людовика XVII, чтобы сравнить ее результаты с теми, что были получены в результате ДНК-исследования локона волос Марии-Антуанетты и останков королевской семьи Габсбургов.
Результаты экспертизы стали настоящей сенсацией: это действительно оказалось сердце сына Марии-Антуанетты. Но некоторые скептики продолжали сомневаться и требовать новых доказательств. Тогда были предприняты попытки разыскать останки первого дофина, старшего брата Людовика XVII, умершего в 1789 году, но его сердце так и не было найдено. В сущности, подобные истории никогда не заканчиваются, подумал Анри, и всегда находятся упрямцы, которые не хотят смириться с очевидной истиной. Но что невероятно впечатляет и трогает, так это непоколебимая вера хранителей реликвии, которые на протяжении двух веков, чудом избегая краж, обманов, небрежения, передавали ее из поколения в поколение, как если бы ни на минуту не сомневались: настанет день, когда появится возможность удостовериться в подлинности их сокровища. Воистину прекрасно, когда наука и вера объединяются, чтобы совершить чудо. И чудо вот оно, здесь, думал Анри, наблюдая за прибытием герцога Анжуйского, внука Франко и прямого потомка Людовика XIV, в церковь Сен-Жермен-Оксерруа 7 июня 2004 года.
