самой дурной паймы.
И вдруг бросил через плечо. Не глядя, не оборачиваясь и не комментируя.
По коридору, помогая гулким ударным потолочный музыки, прокатилось жестяное эхо отскочившей фляги. Девушка под моей рукой вздрогнула, но промолчала. А я набрал в лёгкие как можно больше воздуха (стараясь не морщиться и не кашлять кровью), и неспешно, хоть и совсем не попадая в ритмы и басы «низкого писка», начал читать.
— Девять крохотных мышат,
Сговорились не дышать…
Один вдруг затих не шурша,
Осталось лишь восемь мышат…
За следующей дверью нас определённо ждало что-то лекарское. Это ощущалось и в настенных символах, и в изгибах мебели. Не перебивая, но и не мешкая, Ч’айя потащила меня через приёмные покои.
— Задохнулся второй насовсем,
И мышаток осталось семь.
У третьего лопнул глаз,
И шесть уже мышек сейчас.
Четвёртой не устоять,
И вот уж мышей только пять…
Автоматизированные двери расступались перед нами, и в какой-то момент я ощутил себя в просторном зале, разделённом на полупрозрачные кабины, назначение которых не вызывало никаких сомнений.
Музыка осталась за порогом, стихла, умерла в потолочных динамиках.
— Не вынесла пятая мышка,
Но четверо так и не дышат!
Шестая мышка сердцем вышла,
Три упорных будто не слышат.
Седьмая горло когтями скребёт,
Триумф лишь двоих победителей ждёт…
Ч’айя затащила меня в ближайшую камеру-отсечку, и та сразу откликнулась — зажёгся свет, причём и на дополнительных боковых софитах. В стенках щёлкнуло, над узкой кушеткой в центре запорхали выдвижные приспособления вполне определённого характера и столь же угрожающего вида.
Не позволив себе ни напугаться, ни отвлечься, я наконец закончил:
— Спросила тогда мышь у мыши:
Подруга, а ты вообще дышишь?
А та захлебнулась слюной,
Победу оставив одной.
Отречение.
Я выждал несколько бесконечных секунд, готовый глупо пошутить, как вдруг Ч’айя негромко подтвердила:
— Отречение.
Не позволяя свинцовой тьме навалиться на веки, я как можно увереннее запечатал формулу фонетическим фиксатором:
— Бесцветная относительность переплывает горизонт радости.
— Бесцветная относительность переплывает горизонт радости, — послушно повторила подруга, заставив окончательно ошалеть.
Я осознал себя заваленным на удобное ложе, охотно принимающее изгибы тела (и никаких углублений под выпирающую жопу, никаких отверстий для хвостов!). Ч’айя деловито сдёргивала с меня ботинки, в глазах её появилось что-то матовое.
— Сейчас ты перестанешь паниковать, — приказал я, проклиная себя за порывы влажного кашля и сбивчивость речи. — Спокойно изучишь инструкции местной техники. Подберёшь необходимые препараты и настроишь операционную программу. Ты меня поняла?
— Конечно, — она кивнула, с оглушительным стуком отбрасывая второй ботинок. — Я тебя поняла.
Сосредоточенная, отступила к панели управления кабинетом, активировала несколько дисплеев, отчасти похожих на свето-струнные. Но даже несмотря на боль и волны приближающегося забытья я всё равно подмечал, как расслабились острые плечи, как из движений и походки пропали рваность и несобранность.
Что ж, весьма своевременно. Ведь её паника всё больше пугала и самого Ланса фер Скичиру…
— Теперь ты знаешь, — пробормотал я, позволяя затылку приятно утонуть в упругой мягкости вспухшего подголовника. — Это и есть моё волшебство. Талант бледношкурого джадуга, которого так боится и любит Бонжур…
— Знаю… — Ч’айя кивнула, не оборачиваясь.
А я вдруг разобрал в её голосе оттенки борьбы. Что ж, вообще удивительно, что «низкий писк», да ещё столь отвратительного качества, сработал на такой мощной личности, как моя подруга. Если, конечно, она не притворялась…
— Хочешь сказать, что ощущаешь эффект?
— Вынуждена признать, да, — не совсем убедительно подтвердила девушка, продолжая настраивать консоль.
Надо мной зашевелились многосуставчатые манипуляторы, один вид которых мог заставить орать. Стараясь не следить за их хищной настройкой, я уставился на зад Ч’айи, так броско выступающий в ювелирно-пошитом комбинезоне. Спросил, всё ещё оставаясь на волне «писка»:
— Детка, а ты не обманываешь?
Она ответила не сразу. Вернулась к столу-кушетке, расстегнула крепёж болтающихся на груди «Сачирато», сбросила под ноги, а потом я почувствовал, что меня раздевают. Да уж, видит Всемилосердная Когане Но, что мне хотелось бы ощутить это в совсем других обстоятельствах, но…
Как меня выкрутили из любимого пальто и остатков броневой куртки, я даже не сообразил. Через миг моя бесценная зелёная шкура (яри-яри, с какой небрежностью!) полетела в угол, а ведь в карманах остались кастет и нож, и если дело дойдёт до драки в тесной камере медицинского корпуса…
Ч’айя расстегнула ремень. И снова не для утех и ласк, а чтобы сорвать и скинуть в тот же угол «Наковальню»; придержала за плечи, помогла избавиться от кобуры с «Молотом».
В тот миг я окончательно ощутил себя голым, беззащитным и уязвимым.
А ещё меня начинало морозить, и вот это не понравилось совсем…
— Ну так проверь меня, — наконец ответила Ч’айя.
Невесть откуда взявшимися ножницами вспорола рубаху там, где она ещё не окончательно присохла к заплатке и коже вокруг дырки от фанга.
Я задумался, пытаясь оценить серьёзность происходящего. Подсчитал оставшееся время. Слепящий свет и шевелящиеся над головой змеи манипуляторов не помогали, но подходящий контрольный вопрос всё же нашёлся.
— Что нашла во мне Куранпу?
Ч’айя посмотрела мне в глаза. Внимательно, протяжно. Помолчала, куснула губу.
— Этого я ещё не поняла, — негромко сказала она. И добавила тоном, заставившим забыть о боли: — Но обязательно разберусь.
Было нелегко, но я улыбнулся окровавленными губами.
— Значит, «писк» и правда подействовал.
Конечно, совсем скоро девчонке, когда-то более известной остальному миру под именем Софии Кеменер-Вишванат, станет вовсе не до разбирательств со своими чувствами к Лансу фер Скичире. Но слаще лжи за всю непростую жизнь я ещё не встречал.
— Хорошо, детка… — Я позволил плечам окончательно расслабиться, утонул в кушетке и зажмурился. — Врубай эти бесовы приборы и иди делать свою настоящую работу.
Вдруг вскинулся и открыл глаза, до икоты напуганный, что успел задремать, что Ч’айя уже отступила к двери, или вовсе давно ушла… Но девушка всё ещё склонялась надо мной, приятно прижимаясь к бедру.
— Знаешь, детка, — добавил я, даже не заметив, как один манипулятор прижался к предплечью и взял кровь на анализ, а второй почти сразу активировал инъектор, — а я даже рад, что главным героем у нас оказалась именно ты… Думал, спасение мира предназначено мне, а получил роль наблюдателя…
Она тоже улыбнулась. Но не очень-то радостно.
— Я никогда не считала тебя простым наблюдателем, Ланс.
— Нет-нет, я не вру, поверь! — Слова давались всё более непросто. На голову будто натягивали полупрозрачный мешок, а веки накачивали водой. — Вся эта суета в центре событий, неизбежные слава, почёт и ответственность… всё это не для терюнаши из «Детей заполночи»…
Моей щеки коснулась узкая ладонь. Нежно, почти невесомо.
— Глупый…
— Ох, детка… да на твоём фоне
