дочь поглощали Марту целиком, и худшим в положении Фанни ей казалась бездетность.
– Нет, я имела в виду мужа, – возразила Найджелла.
У нее дети не родились, но она по этому поводу не огорчалась, ведь ее сердце по самые краешки заполнял Джордж. Поэтому для Найджеллы худшим в положении Фанни (да и любой женщины) было отсутствие мужа, ибо муж (предположительно) держал бы Фанни в рамках.
– Никогда не понимала, почему Фанни снова не вышла замуж, – раздумчиво произнесла Марта.
– Она говорила, что ей претят узы, – сказала Найджелла.
– Так было раньше, – сказала Марта.
– Вот именно, – согласилась Найджелла. – Раньше. Теперь-то она, наверное, жалеет.
А Марта, которая узы обожала, которая была уверена, что и пяти минут не простоит на собственных ногах, без поддержки, с повторным вздохом сказала:
– Бедная Фанни.
И все-таки, даром что уверенные в собственной преданности Фанни, особенно после того, как она перенесла тяжелую болезнь; даром что всерьез обеспокоенные стремительным распадом, который постиг не только внешность Фанни, но и ее дух (разве не наводит на мысли ее уклонение от родственных визитов и водворение в «Кларидже»?), Марта и Найджелла не могли отделаться от ощущения, что справедливость восторжествовала, что с Фанни наконец-то взыщется за дивные дары судьбы, которые она получала в таком изобилии и поглощала столь бездумно.
Приведенный выше разговор имел место в автомобиле Найджеллы – по пути на Чарлз-стрит она заехала за Мартой в «Кларидж». Потом кузины надолго замолчали. С тоской, противоречащей только что сказанному, каждая гадала, каково это – родиться такой красавицей; каждая утешилась мыслью, что в выигрыше остаются женщины более скромной внешности.
– В долгосрочной перспективе, – произнесла Найджелла вслух, придя к этому выводу.
– Да. В долгосрочной перспективе, – подхватила Марта, придя в свою очередь к абсолютно такому же выводу.
В объяснениях не было нужды. Каждая знала, что имеет в виду другая. Оставалось удивляться, как часто в отношении Фанни женщины теперь использовали словосочетание «долгосрочная перспектива».
* * *
И вот эти две женщины (одна – двоюродная сестра, другая – жена двоюродного брата) обнаружили, что кузина, к которой их привели исключительно благие намерения, любовь и сочувствие, в упор не видит собственной пользы.
С Фанни оказалось невозможно поладить. Услышав слово «юбилей», она вздрогнула и поежилась, а предложение насчет вечеринки в семейном кругу – в доме Тинтагелов или у Джорджа с Найджеллой – встретила с плохо замаскированным неприятием, которое обе кузины расценили как грубость.
Они не могли сразу заговорить о дне рождения – в столовой вертелся Сомс со своими подручными, – но Фанни, как заметила Найджелла, начала демонстрировать дурные манеры буквально с первых минут. В библиотеку, где Марта и Найджелла томились в ожидании, Фанни вошла, уже будучи чем-то раздражена, но извиниться за опоздание даже не подумала, а поцеловала кузин с обидным равнодушием. Вдобавок ее прическа имела странный вид – впервые Найджеллу взяли сомнения насчет натуральности волос Фанни. К тому же из нее было слова не вытянуть. Разговор буксовал, ибо вести его пришлось двум гостьям без поддержки хозяйки, что противоречило правилам хорошего тона. Когда же был подан кофе и слуги удалились, наконец-то оставив леди одних, когда Марта со всей мыслимой деликатностью, следя, чтобы жалость не прорвалась ни в слове, ни в интонации, завела речь о цели их с Найджеллой визита, Фанни перешла все границы.
– Марта, прошу тебя! – воскликнула она и вскинула руку, как бы желая закрыть Марте рот.
– Но, душенька, тебе, по-моему, следует посмотреть на ситуацию с другой стороны. Сама подумай: разве дожить до такого возраста – это не чудо? – вмешалась Найджелла.
– Нет. Это паскудство, – отрезала Фанни.
– Душенька! – пролепетала Марта.
– Бедняжка, – пролепетала Найджелла.
Что стояло за этим лепетом: сострадание или укор за сквернословие, – никто не смог бы объяснять.
Таким образом, разговор не задался с самого начала. Гостьи это чувствовали, но об отступлении, по крайней мере, столь скором, не помышляли. Это сознавала хозяйка, но смягчающим обстоятельством ей служил ряд утренних потрясений. И даже вне связи с потрясениями, Фанни очень не понравилась «бедняжка» в исполнении Найджеллы и «душенька» из уст Марты. Обе кузины будто извинялись перед ней за ее же грубое слово. Разумеется, Фанни для них сейчас не более чем бедняжка, но зачем говорить об этом прямо? А насчет «паскудства» – Фанни от этого определения не откажется. Ибо может ли быть что-то более прискорбное для женщины, которая, как говорил Джим, ходила «во всей красе»[35], чем дожить до пятидесяти, сделаться развалиной, но остаться в том же самом мире, где ее помнят в зените телесного совершенства? В том же мире, где обитает Эдвард – тот самый Эдвард, который когда-то давно плакал при расставании с ней, а только что, при расставании номер два, подмигнул.
От одного воспоминания Фанни содрогнулась. Ее передернуло при мысли, что она едва-едва не стала жертвой Эдвардовых обольстительных речей. А ведь манипуляции с локонами почти растрогали Фанни, почти заставили поверить, что Эдвард и впрямь любит в ней некую расплывчатую сущность, которую она упорно называла своим внутренним миром; пусть его любовь неисправимо, по-клоунски дурашлива – зато до сих пор искренна. И вот, пересекая холл на пути в библиотеку (Сомс услужливо придерживал распахнутую дверь, Эдвард молча следовал за Фанни, только не к библиотеке, а к выходу из дома, ибо Фанни покинула секретарский кабинет без единого слова или взгляда, и Эдвард, полагая, что до сих пор действовал правильно, решил удалиться и ждать, пока она дозреет), Фанни гадала, что предпочтительнее – Эдвард или одиночество. Не бог весть какая альтернатива: семейная жизнь с Эдвардом, – но все же лучше, чем ничего, ведь Эдвард, похоже, любит Фанни слишком сильно, и ему нипочем изменения в ее внешности, которые так огорчают ее саму. По крайней мере, его предложение надо обдумать. Ничего в этом дурного нет – в обдумывании.
Фанни стало стыдно. Как могла она уйти без доброго слова, без улыбки, даже без кивка? И, повинуясь порыву, вызванному раскаянием (одному из тех порывов, что так часто меняли ситуацию к худшему для ее воздыхателей), Фанни обернулась к Эдварду, чтобы степенно кивнуть ему на прощание, и что же? В этот самый миг Эдвард подмигивал Сомсу.
Эдвард. Подмигивал. Касательно Фанни. Ее же собственному дворецкому.
Эдвард и Сомс увидели, что пойманы с поличным. Сомс окаменел, потупив взор: ни дать ни взять скульптурное воплощение шока. Эдвард сразу понял, что натворил. Такого ни одна женщина не простит. Хорошенький фортель выкинула его всегдашняя жизнерадостность – проявилась, когда надо было сидеть тише воды, ниже
