еврейские слова. — Яков Исаакович.
Записка сгорает в пламени зажигалки, пока огонь не обжигает мои пальцы. Едва замечаю ожог.
Глава 42. Не наш человек
— Яков Исаакович?
— Заходи, Павел. Или в твой кабинет пойдем, он просторнее. Сейчас Астахов будет докладывать о контакте с Парисом.
Судоплатов устроился у окна. Действительно, в узком пенале Серебрянского не разгуляешься. Стол с лампой и телефоном, сейф, четыре стула, портрет Сталина на стене составляют все убранство.
— Здесь теснее, но не дергают.
Увидев обоих начальников, вошедший отрапортовал по всей форме:
— Капитан Астахов по вашему приказанию прибыл.
В нем чувствовались кавказские корни: чернявый, узкий нос с горбинкой, темные усики, смуглый. Среди греков он не так выделялся, как, например, смотрелся бы выходец с Рязанщины.
— Присаживайтесь, капитан, — по праву хозяина кабинета Серебрянский принял инициативу разговора на себя. — Главное вы уже сообщили — Парис согласился поддерживать связь и выполнять задания. Теперь прошу доложить подробности, впечатления.
— Впечатление первое, товарищи. Не наш он человек.
— Валленштайн — не Парис? — вскинулся Судоплатов.
— Парис. Только не советский он, даже по-русски говорит плохо. И отношение имеет… — связной замешкался. — В общем, не обрадовался. Будто я говорил с эсэсовским офицером, что решил предать фашистов из-за какой-то компры. Или почуяв близкий капут.
— Газету ему показали? — спросил Серебрянский.
— Так точно. Где солдаты из военных сообщений шпалы кладут, а ими мужчина командует. Парис щелкнул зажигалкой, впился глазами в фото.
— Взял с собой?
— Никак нет. Сжег при мне.
— Отчего же Парис не обрадовался? — снова включился Судоплатов. — Столько лет без связи! Шесть, седьмой пошел.
— Он говорил, что в тридцать восьмом к нашим в болгарское консульство сунулся. Там ему: а не знаем никакого Париса, пытались в полицию сдать. В общем, сочли белогвардейцем. Поэтому поставил на себе крест как на Парисе.
Серебрянский обернулся к Судоплатову.
— Это из-за потери архива Слуцкого.
— Не обязательно, — отмахнулся тот. — В софийской дипмиссии привыкли к белым, могли вообще не запросить Москву. Вы продолжайте, товарищ Астахов.
— Ну, я ему говорю, мол, в тридцать седьмом были ошибки, часть сотрудников несправедливо арестовали, товарищ Сталин приказал ошибки исправить, невиновных выпустили. Некоторых, конечно, уже расстреляли. Как Тухачевского.
Серебрянский, едва избежавшая казни жертва такой «ошибки», заерзал на стуле.
— Манштейн… А он головой крутит — какая, мол, ошибка. История Тухачевского у нас… Он так и сказал — «у нас», фрицы для него «мы», то есть свои для него немцы…
— Продолжайте про Тухачевского, — одернул Судоплатов, пока Астахов окончательно не запутался.
— Его начальник Шелленберг сам Тухачевским занимался, когда маршал на немцев вышел — помогите, мол, организовать переворот против товарища Сталина, будем потом дружественной страной. Парис говорит, Шелленбергу приказали выяснить, кто же такой Тухачевский, можно ли с ним дело иметь.
— И как Абвер оценил Тухачевского? — Судоплатов был заинтригован. Дело «Красного маршала» положило начало чистке в армии.
— Никак. Провалил поход на Варшаву, требовал дать Красной Армии пятьдесят тысяч танков, а танки эти — обшитые железом тракторы с пулеметом. Виноват, товарищи офицеры, про танки — правда или вражеская клевета?
— Не отвлекайтесь, — буркнул Серебрянский.
— …Шелленберг слил Тухачевского советскому военному атташе. Не от Абвера, а вроде как частное лицо, за деньги. Атташе рассчитался советскими рублями. Потом агентов Абвера в СССР с этими рублями арестовали. Парис говорит — правильно, что Тухачевского тоже арестовали, не было никакой ошибки, товарищ Сталин никогда не ошибается. И рассказал свою, значит, версию. Как он считает. Или его СД так считает — не могу знать. Притчу вспомнил про какого-то средневекового князя. Все князья свои города и замки закрыли из-за чумы, а чума все равно косила. И тогда один князь приказал сжечь не только трупы чумных, но еще и больных всех заживо. А потом тех, кто жег зачумленных. Каждого десятого подданного. И больше никто не умер. А в других княжествах половина легла.
— Причем тут товарищ Сталин? — бросил Судоплатов, хоть и без того было ясно, что имел в виду Нейман.
— Он боролся с изменой как с чумой. Отправил в лагерь всех изменников и всех, кто с ними говорил, то есть мог нахвататься изменнических идей, потом из ГУГБ, что ловили изменников.
— Отрадно, что противник в СД уважает товарища Сталина, — Серебрянский никогда не слышал подобного оправдания репрессиям, тем более от человека, чья семья попала в лагерь.
— Парис был в Украине в сорок первом. Говорит, немцы удивлялись: откуда у нас столько войск, средние танки «русский Кристи» — это Т-34 они называли «Кристи». Не донесли шпионы, потому что арестовали шпионов. Вообще, он о товарище Сталине говорит как не наш человек, — капитан выгнул спину по стойке «смирно», упомянув Самого. — Мы верим товарищу Сталину. Парис никому не верит. Он высчитывает, оценивает. Это правильно, вот это неправильно. Ему же дали приказ — внедриться к немцам. Он и должен выполнять приказы, не рассуждая — правильно или неправильно.
Серебрянский не стал объяснять, при каких странных обстоятельствах произошло внедрение. Интересовали сегодняшние дела, а не восьмилетней давности.
— Как он принял приказ в отношении фюрера?
— Со злостью. Он ненавидит фашистов, не сомневаюсь, хотел бы его… конечно, как и все мы, товарищи офицеры. Потом упомянул, что держит связь с британцами, они точно в ближайшие месяцы что-то попробуют. И там еще генералы сговариваются. Если Гитлера ликвидируют, предложат Черчиллю союз против Советского Союза.
— Вы, Астахов, напишите рапорт на мое имя, — распорядился Судоплатов. — Подробно, слово в слово, что узнали от Париса. И грамотнее, без «союзов против Союза».
— Так точно! Я сразу же ему — приказ есть, Гитлер должен дожить до суда.
— Выходит, вы ему как бы от моего имени велели стать телохранителем фюрера? — развеселился Серебрянский.
— Не так чтобы… Получается.
— А он?
— Как и вы, заулыбался. Мы в темноте разговаривали, я плохо, правда, его видел. Он зажигалку жег, когда газету смотрел и палил ее…
— Ближе к делу, капитан, — одернул Серебрянский.
— Гитлера дивизия охраняет, Имперская безопасность, говорит, а я что? Один, что ли, должен и англичан, и генералов… в смысле — Гитлера от них защитить.
— То есть отказался?
— Никак нет. Обещал. Только, говорит, мол, не обещаю, что получится. Попробую.
Астахов затих. Ему, военной косточке из фронтовой разведки, было чуждо и совершенно непонятно, как офицер может мямлить: «попробую». Есть приказ, значит — нужно выполнить. Любой ценой. Или дождаться, пока приказ отменят.
Судоплатов отпустил капитана, Серебрянский добавил: «Благодарю за службу». С уходом связника они некоторое время помолчали.
— Дубоватый он, Яков Исаакович. Зато дело сделал.
— И не Цицерон, — Серебрянский выразительно посмотрел на начальника. — Сам знаешь, на какой операции лучшие. Работаем с теми, кто есть. Перед докладом Берии не забудь его писулю изучить,
