будет.
– Ерунда, – убежденно проговорила Лена. – Пятьдесят на пятьдесят – не так и мало. Это даже много, Ден. Очень много. У других и того нет. Вспомни хотя бы Алкину мать. Или ту старушку в парке, которая стала ходить вопреки прогнозам врачей. Кажется, ее звали Софья Алексеевна.
Он снова кивнул. Подумал немного, потом лицо его едва заметно прояснилось.
– Ты хоть напишешь мне, по крайней мере?
– Напишу, – без колебаний пообещала Лена, точно зная, что лжет.
– Я тогда адрес оставлю. – Денис встал и подошел к столу. Мельком покосился на картину, затем взял лист бумаги, ручку. Писал он долго, медленно и старательно выводя каждую букву, как школьник во время контрольной. Закончил, отложил лист, придавил сверху ручкой. Посмотрел на Лену с ожиданием.
– Тебе пора, – сказала она.
– Да, я знаю.
Они стояли в разных концах комнаты и смотрели друг на друга. Лена не шевелилась и почти не дышала, чтобы не нарушить с таким трудом обретенное равновесие. Она знала, что все сейчас зависит от нее: один неосторожный жест, даже просто взгляд – и им обоим не удержаться. Знала также, что Денис втайне ждет этого, надеясь на ее слабость.
Она попыталась запомнить его таким, какой есть, запечатлеть навсегда эту последнюю картинку. Ее Ден, преданный и прирученный. Тот, кого она почти что родила заново, создание собственных рук. Ее Ден. Нет, уже не ее. Взрослый, самостоятельный человек, мужчина, не боящийся любить, зависеть, открыть и подарить себя женщине. Нашедший в себе силы для преодоления любых испытаний…
Он неожиданно улыбнулся:
– Все будет хорошо.
Лена кивнула:
– Все будет о’кей. Там, в гостиной, твой тетрис. Я принесу.
– Не надо. – Денис помотал головой. – Оставь. Дочкам на память.
– Я тебя люблю.
– Взаимно.
Они играли шутливую, комедийную репризу, как клоуны на арене цирка. Единственное и вечное лекарство от разбитой вдребезги души – смех над самим собой.
Он прошел мимо, почти не задержавшись, лишь мельком коснулся ее руки. Вышел в коридор. Она ждала, кусая губы, чтобы не окликнуть его, не вернуть. Хлопнула дверь.
Глава 20
Лена не стала следить из окна, как он идет. Зачем? На этот раз она не побежит вслед, а он не станет поджидать ее на остановке. У нее не было никакого сомнения в том, что Денис действительно уедет, как и обещал, сегодня же вечером, на том самом поезде, на котором они должны были ехать вместе. Уедет, потому что она так велела, а на данном этапе жизни ее слово для него закон.
Потом, конечно, все изменится – будет вспоминаться сначала с грустью, потом с грустной улыбкой, а после и вовсе со смехом. Но это потом, когда пройдет много времени. А сейчас – она обязана решать за двоих, с холодной головой, отключив все без исключения эмоции, в том числе жалость к самой себе. Что поделать, хирург тоже бывает жесток, когда через боль и кровь отсекает то, что несет в себе смертельную угрозу…
…Лена неожиданно поймала себя на том, что беззвучно проговаривает ненаписанные строки своей книги. Они рождались у нее в голове словно сами собой, ниоткуда.
«…Феофанов ошибался, думая, что в его душе больше нет места страстям. Пройдет еще двадцать лет, и пятидесятитрехлетний старик поймет, что снова мучается недугом юности.
Анна, милая Анна, дочь старых добрых знакомых, в имении которых гостит Аполлинарий, – зачем вдруг ты попалась на пути, улыбнулась очаровательно, и столько в этом света, простоты и наивности?
Ей было всего-то семнадцать. Она гуляла по только-только зацветающему майскому саду, осененная кипенно-белым кружевом вишневых деревьев. Ее крошечная ручка в тугой перчатке изящно держала зонтик. Она смеялась, заливисто, звонко, как можно смеяться, лишь едва-едва расставшись с детством. И Аполлинарий шел с ней рядом и тоже смеялся. До тех пор, пока не увидел обращенные на него глаза.
Ночь он не спал. Установил на мольберте холст, смешал краски. Нет, он не собирался нарушить свое обещание и писать портрет Анны. Его мысли занимало совсем другое.
К утру «Миг счастья…» был почти готов. Аполлинарий нанес несколько последних штрихов. Вынес непросохшую еще картину в гостиную, отдал распоряжения прислуге. Затем велел запрячь лошадей.
Когда Анна проснулась, ей передали «подарок от господина Феофанова». Сам он был уже за много километров от гостеприимной деревеньки, на пути к Москве. Анна дрожащими руками взяла полотно, глянула на него, и по ее розовым щекам потекли слезы.
Через год она вышла замуж за соседа по отцовскому поместью. А еще через пять лет уехала в Париж. Перед тем как покинуть Россию, Анна вернула Феофанову «Миг счастья…». С обратной стороны к холсту был пришпилен надушенный листок с надписью: «Только миг». Эту записку Аполлинарий хранил до конца своих дней…»
…Ее мысли прервал настойчивый звонок. Она слушала его и колебалась: подойти или не подходить? Загадала про себя: «Прозвонит больше пяти раз – подойду». Телефон трезвонил, не умолкая, пятый раз, шестой, седьмой.
Лена медленно вышла в прихожую. Точно во сне протянула руку к трубке.
– Леся!
– Да, Витя. – Странно, оказывается, она могла разговаривать. Как ни в чем не бывало, спокойным и ровным голосом, разве только слегка осевшим от недавних слез.
– Девочки прилетели? Все в порядке?
– В порядке.
– Ладно, не буду многословным. Я взял билет в Москву на завтра.
– Как это «взял билет»? – изумленно проговорила Лена. – А опера, а репетиции?
– Подождут. Нам надо встретиться. Я должен сказать тебе кое-что.
– Скажи по телефону.
– Нет, Леся, – Виктор усмехнулся в трубку, – не выйдет. По телефону мы уже и так наобщались хуже некуда. Мне надо увидеть тебя, твои глаза.
Лена невольно улыбнулась.
– Витя, ты собираешься признаться мне в любви?
Он немного помолчал. Потом вздохнул.
– Леся, я просто… соскучился. По тебе, по девчонкам. По тебе особенно. Если ты называешь это любовью – пожалуйста, мне все равно. Я приеду, и точка.
– Хорошо, приезжай. – Она вдруг почувствовала, что между ними больше нет той стены, которая мешала им видеть друг друга. Они оба стояли у обломков кирпичей, совсем рядом, в зоне досягаемости. То, что в понимании Лены было одним, в понимании Виктора имело иное название, однако суть их мыслей оставалась общей.
– Целую тебя, – мягко проговорил он и повесил трубку.
Лена вернулась в комнату, оправила смятую постель и опустилась в кресло, пытаясь вспомнить то, на чем остановилась.
…Несчастный Феофанов. За всю жизнь ему так и не улыбнулась удача в любовных делах. Сначала сбегали от него, потом он сам сбежал, испугавшись
