словечком именуя какой-то иной, совсем еще туманный, но желанный образ жизни.
Пересеките восточную часть нашего маленького Черного моря и прогуляйтесь по набережной «всесоюзной здравницы» Сочи. Под бесконечными и могучими лозунгами «зрелого социализма» (последний шедевр – «Здоровье каждого – это здоровье всех») вы увидите толпы советских граждан, жадно взирающих друг на друга – у кого какие джинсы, очки, майки или что-нибудь еще «фирменное», то есть западное. Над головами у них воздвигнуты вроде бы незыблемые звезды, серпы, молоты, снопы, шестеренки, вся бредовина тридцатых годов, а на груди у них красуются американские звезды и полосы, английские надписи. Можно увидеть даже двуглавого орла на майках с рекламой водки «Смирнофф».
Пик революционного биопсихологического сдвига позади, Сталин издыхает, это несомненно, вся наша страна стоит на грани нового, может быть, еще более таинственного, чем революция, исторического периода, уготованного нам Провидением. Забыть ли нам ничтожного Сталина? Нет, забыть нельзя, ибо, и окончательно издохнув, он может победить.
Нам представляется, что в России сейчас идет борьба двух могучих течений. Победит Сталин, и возникнет страшное общество тоталитаризма, бездумные отары, забывшие о Сталине, не сознающие своего сталинского ничтожества, несущие гибель во все просторы земли. Проиграет Сталин, и Россия может превратиться в великое творческое содружество людей, ведущих разговор с Богом, не забывающих ни своих, ни чужих страданий и навсегда сохранивших память о власти ничтожеств, о крови и лжи, о сталинщине.
Каждое событие, происходящее сейчас в России, должно рассматривать с точки зрения борения двух этих течений.
Возьмем, к примеру, одно из самых примечательных: эмиграция евреев и происходящее под этим флагом бегство измученной всеми сталинскими десятилетиями общественного презрения интеллигенции. С одной стороны, это как бы антисталинский поток – кто бы мог подумать еще десять лет назад, что людям будет позволено со сравнительной легкостью покидать «твердыню социализма» и переселяться в другие страны? С другой же стороны – это поток в русле сталинщины: выбрасывание за пределы страны критически мыслящей группы людей, всех, «кто высовывается», всех, кто мешает тому же самому биопсихологическому процессу. Будет ли позволено уехавшим возвращаться, уезжать и возвращаться вновь, преодолеем ли мы ксенофобию, осознаем ли мы себя в семье людей, где не бьют по лбу облизанной идеологической ложкой?
Трудно представить себе более ответственный и важный период в будущей жизни нашего немыслимого общества. Юбилей подонка И. В. Сталина – еще один повод для размышлений. Хватит ли сил у нашего народа перезахоронить зловонные останки и обратить их из источника эпидемии в своего рода удобрение для будущей демократии?
В гармоническом обществе необходимо и большинство и меньшинство, как в социальном, так и в биологическом аспектах. Очередная потеря своего меньшинства может стать губительной для новой России. Сможет ли новая большая и сильная группа людей не раствориться в баланде «зрелого социализма», но стать ферментом новых живых противосталинских процессов? Господи, укрепи!
IX. Недопаренность
В описанной уже выше «баньке» за семью печатями «Курьер» со статьей «Ничтожество» переходил из рук в руки. Вслух не читали, потому что каждый банник как бы осознавал, что читать эдакое вслух – кощунство. Тонкие голубоватые страницы заморского издания, извлеченного для нынешней встречи из спецхрана, похрустывали в руках. Хороша бумажка! С такими газетами и туалетный дефицит не страшен. Кто-то слегка крякал при изучении статьи, кто-то чуть-чуть хмыкал, самые выдержанные, и среди них, конечно, «Видное лицо», просто молчали, читая: нервы, хвала Аллаху, из гвоздевой стали ковались, в ходе истории.
Марлен Михайлович, завернувшись в махровое шведское покрывало, откинувшись в кресле и попивая пиво «Левинбрау», тем не менее внимательно следил за лицами всей компании, связанной никогда не названной общей порукой, совместной обнаженностью и похабщинкой, которая по нынешним временам не практикуется в официальных кабинетах. Чаще всего взгляд Марлена Михайловича задерживался на «Видном лице», и всякий раз он отдавал ему должное – никак не проникнешь за эту маску.
Кузенков, конечно, лучниковскую статью знал уже наизусть – «Курьер» был позавчерашний. Он успел уже психологически подготовиться к нынешней баньке и теперь спокойно ждал вопросов, ибо к кому же, как не к нему, куратору Крыма и «личному другу» Лучникова, будут обращены вопросы.
– Ну-с, Марлуша, как ты на это дело взираешь? – наконец вопросило «Видное лицо».
И снова ни мимикой, ни интонацией не выдало своего к статье отношения. Марлен Михайлович определенным движением тела как бы начал уже свой ответ, но раскрывать уста не торопился: знал, что звуки, исторгнутые «Видным лицом», волей-неволей нарушат общее молчание и в последующих репликах хоть что-то, да проявится, промелькнут какие-то намеки, прожужжит некое настроение.
Так оно и случилось – прорвалось: все-таки и водочки было уже выпито, и пивка, и поры после сухого парку уже дышали свободнее.
– Поворот на сто восемьдесят градусов? – полувопросом высказался Иван Митрофанович.
– Диалектик, – пробурчал Федор Сергеевич, явно сердясь на автора.
– И к боженьке апеллирует, – улыбнулся Актин Филимонович.
– Революция-то, оказывается, чужих детей жрет, – хмыкнул Артур Лукич.
– Единственное, с чем готов согласиться, – с установившейся уже пылкостью высказался Олег Степанов, ставший за последние недели здесь завсегдатаем.
Кто-то что-то еще пробурчал, пробормотал, но «Видное лицо» смотрело прямо на Марлена Михайловича, еле заметной улыбкой показывая, что сумело оценить его тактическую паузу.
Марлен Михайлович знал, что из всех слетевших и вполне как бы небрежных реплик для «Видного лица» самой важной была «поворот на сто восемьдесят градусов».
Лучниковская проблема невероятно тяготила Кузенкова. Во всех своих устных докладах и записках он представлял Андрея как сложную противоречивую личность, которой еще не открылась окончательная мудрость учения, но который является искренним и самоотверженным другом Советского Союза и страстным сторонником объединения Крыма с Россией, то есть «почти своим».
Как «почти свой» (да еще такой важный «почти свой») Лучников и был принят в святая святых, в дружеском Эрмитаже сухого пара. То, что вроде не оценил доверия, еще можно было как-то объяснять особенностями западной психологии, дворянского воспитания. Но последующие вольты? Его исчезновение? Бегство вглубь России? Мальчишеская игра в казаки-разбойники с нашей серьезнейшей организацией? Все его приключения на периферийных просторах? И наконец, немыслимое, до сих пор непонятное, чудовищное исчезновение из страны, какое-то фантастическое проникновение через границу (где? когда? каким образом?) и появление в Крыму. Впрочем, даже и «вольты» эти можно было бы еще как-то объяснить кое-кому в руководстве, не всем, конечно, но некоторым – неизжитое мальчишество, авантюризм, следы того же порочного воспитания… Но… Но главное заключалось в том, что после возвращения Лучникова в Крым «Курьер» резко переменил направление. Из отчетливо просоветской, то есть прогрессивной, газеты он обернулся настоящим органом диссидентщины. Одна за другой появились
