Ознакомительная версия. Доступно 22 страниц из 106
американцы? А, точно. It’s good shit. Я почти ничего не чувствую.
Раз уж моя лекарственная заначка испарилась, мне пришлось довольствоваться сигаретой с гашишем, которой Мона Лиза тоже угостился. И как вообще такой приличный мальчик, как ты, во все это вляпался? – спросил я сквозь тянувшиеся друг к другу облака дыма из наших легких, и от этого вопроса он снова рассмеялся.
У брата моего спроси, ответил он. У которого ты место отжал.
Ну, он как бы не оставил записки, где было бы сказано, что сеть – только его.
Это правда. Саид больной на всю голову, такой же, как ты. А может, он больной по-своему.
Так все-таки где он? В психушке?
В Афганистане. В Афганистане! До того, как он туда собрался, я и не знал, что такая страна есть. Вбил себе в голову, что хочет сражаться с русскими. Нам-то до них какое дело? Кому вообще нужен этот коммунизм? И знаешь, что он сказал? Дело не в коммунизме. Дело в исламе. Русские убивают наших братьев. Братьев? – говорю я. Братьев мусульман, говорит он. Вот поэтому-то он и больной на всю голову. Сколько его помню, ислам его не волновал. Еще три года назад ислам его не волновал. Он был как мы с тобой, подворовывал, приторговывал. Жил на всю катушку! По крайней мере, мог бы мне передать свою сеть клиентов, но знаешь, что он сказал? Не хочу тебя в это втягивать.
А ты что? – спросил я.
А мне хотелось врезать ему по морде.
Как человек, которому многие хотели врезать по морде, а то и по двум мордам, я вполне мог посочувствовать Саиду. И снова это проклятое чувство! Больной на голову Саид. Впрочем, а как еще назвать несчастного, который верит в Бога? Или нет, в Аллаха? Или в Мухаммеда? Об исламе я знал столько же, сколько и об арабах. Однако ислам был религией, точно так же, как и католицизм, а все религии выстроены на зыбучем песке. Им нужны люди, которым нужно во что-то верить. Я и сам был из таких людей до того, как от моей веры осталось всего ничего, что, если вдуматься, и есть суть всякой религии.
Может, тебе надо его простить, сказал я.
Простить?
Ну вот как я прощаю тебя, сказал я священническим голосом.
Ты меня прощаешь? Он дернулся. За что?
Меня не так-то просто удивить, но тут я удивился. За пытки, забормотал я. За то, что заставил играть в русскую рулетку. Ты что, забыл?
Он смеялся, смеялся без остановки. Если смех – лучшее лекарство, то я, наверное, отличный проктолог. Видел бы ты свое лицо, сказал он. Вот умора! Тут он перестал смеяться и сказал: не нужно мне твое прощение.
Тебе не нужно просить прощения, чтобы я тебя простил, сказал я.
Не нужно мне твое прощение! – заорал он. В жопу тебя с твоим прощением!
Тебе не нужно хотеть моего прощения. Я просто тебя прощаю.
Мона Лиза, похоже, опешил, как и мои призраки, стоявшие у него за спиной. Они ждали акта средневекового возмездия, которое даже не было таким уж средневековым, если учесть, как часто наши ах-какие-цивилизованные колонизаторы применяли к нам вековые методы наказания и пыток, изжившие себя, ну не знаю, например, пару лет назад, в то время как мы самодовольно потрошили врагов, с патриотической гордостью молотя себя кулаками в грудь. Но если я и удивил Мону Лизу и своих призраков, то заодно удивил и себя, а подобные сюрпризы всегда бывают или самыми лучшими, или самыми плохими. Вообще-то я не собирался его прощать, хоть и сам толком не знал, что именно буду с ним делать. Мне просто хотелось увидеть его, поговорить с ним – как мужик с мужиком, лицом к лицу, пахом к паху. Я прощаю тебя, сказал я, и мой голос взмыл на крыльях моей собственной значимости, потому что ты поступал со мной так, как я поступал с другими. Я не лучше тебя, а скорее всего, гораздо, гораздо хуже.
А я вот извиняться не собираюсь, сказал Мона Лиза. Слышь ты, ублюдок, я б и снова с тобой так поступил.
И я бы снова тебя простил, ответил я.
В свое время, то есть почти всю жизнь, я грозил выдавить глаза и перебить коленные чашечки всякому, кто называл меня ублюдком. Как Бога, имя Которого нельзя произносить всуе, так и меня не стоило звать «ублюдком». Каждый раз, когда меня называли ублюдком, лицо у меня краснело, пульс учащался, кулаки сжимались, горло перехватывало, и кровоток затапливало лимфоцитами ярости. Но сейчас меня это совсем не задело. Что же случилось? Я поглядел на себя его глазами. Я, образцовый сочувствующий, пожил у него в голове и у него в сердце и понял, что он назвал меня моим истинным именем, произнес мой серийный номер, который на стенке каждой моей клеточки выбила сотворившая меня, уж не знаю чья, рука. Да ведь и он сам был ублюдком, по крайней мере в моральном смысле. Мы сидели в каком-нибудь метре друг от друга, и я видел нашу с ним общую человечность – или, скорее всего, бесчеловечность. Сказать, что все мы люди, – это банальная сентиментальщина, но сказать, что все мы нелюди, – значит сказать правду. Да было ли такое время, когда мы, люди, не были ублюдками?
Странный ты ублюдок, пробормотал он.
Ну а как иначе, раз уж я хочу простить непростительное.
Мона Лиза снова растерялся. Это же невозможно.
Суть революций в том, чтобы невозможное стало возможным, ответил я. И я – революционер, который нашел свою революцию.
Ты идиот больной, вот кто ты.
Может, и так.
Часть четвертая. Vous
Глава 16
Ты знаешь, что ты знаешь.
Ты знаешь, чего ты не знаешь.
Но о чем ты не знаешь, сам того не зная?
И о чем ты уже знаешь, но отказываешься знать?
Эти вопросы и эти принципы Клод, мастер из мастеров, годами и месяцами вдалбливал мне, своему подмастерью, пока я был сотрудником тайной полиции в Особом отделе, приемышем ЦРУ, которого воспитали в соответствии с самыми продвинутыми, ультрасовременными полицейскими методами Соединенных Штатов Америки и потом вернули обратно на родину с кучей ниточек, привязанных сомнительными, стриженными «ежиком» технократами из малоизвестного Университета штата Мичиган. Тогда мы не знали, что Университет штата Мичиган был второсортным университетом второстепенного штата. Если мы и могли
Ознакомительная версия. Доступно 22 страниц из 106
