упуская ни единой мелочи, все подробности вашего путешествия в Борзю, начиная с момента получения приказа и ознакомления с планом операции.
— Я не могу комментировать и разглашать детали операции без разрешения руководства, — снова повторил Никлас, все еще мысленно ругаясь на себя самыми резкими словами.
— Николай Александрович, — в каркающем механическими нотками голоса дознавателя послышалось разочарование. — Мы же с вами понимаем оба, что нет стойких людей, есть лишь недостаточное усердие при проведении допроса. У меня есть разрешение на применение специальных методов, и, если вы не будете говорить, максимум через семьдесят два часа я буду знать вообще все. Даже то, что знать не очень-то и желаю. Понимаете меня?
Никлас промолчал. Он понимал правоту дознавателя. Более того, он отнюдь не был уверен, что продержится даже половину от обещанных семидесяти двух часов. При мысли об этом он чувствовал, как внутренне обмирает — представляя, что впереди ему предстоит самая серьезная проверка устойчивости при применении специальных методов.
«Хотя бы сутки продержаться», — обреченно подумал Никлас с ожесточением отчаяния. Он молчал, дознаватель тоже молчал. Странно. Более того, молчание затягивалось — у Никласа в ушах по-прежнему стоял белый шум, эхо недавней музыки, что вместе с надетым на голову мешком не помогало ориентироваться в происходящем в кабинете. Никлас не слышал и не мог никак понять, что делает дознаватель и чем он сейчас занят. Тот же больше никак себя не проявлял.
Вдруг раздался громкий шум открываемой двери, дохнуло более-менее свежим, хотя бы не спертым воздухом. Никласа почти сразу же отвязали от стула, подняли и повели по длинным коридорам. Лестница вниз, после спуска по которой Никлас ощутил неприятно-холодный воздух подвала, потом послышался скрежещущий шум открывающейся массивной двери. С головы сорвали повязку, сразу же последовал толчок в спину, позади громко лязгнула закрытая дверь.
Осматриваясь все еще слезящимися глазами, Никлас понял, что оказался в одиночной камере — без окон, размером чуть больше бельевого шкафа. Первые несколько часов он провел сидя на откидной койке — без белья, просто отполированные чужими телами доски. Сидел как на иголках, ожидая обещанных методов специального допроса.
Но время шло, никто не появлялся.
После долгого, очень долгого ожидания, по ощущениям день закончился и началась ночь. Свет от ламп под высоким потолком не погас, оставаясь довольно ярким. Без матраса и подушки, на жестких неприветливых досках Никлас кое-как все смог заснуть; скорее, даже, провалился в беспамятство.
Проснулся он от резкого стука. Оказалось, звук исходит от двери — в специальной вращающейся выемке, которая исключала визуальный контакт заключенного с тюремщиками, появился легкий завтрак в виде миски овсяной каши и куска подсохшего черного хлеба. Через часов двенадцать — очень сложно было ориентироваться во времени, находясь в замкнутом пространстве одиночной камеры, появился легкий ужин по такому же рецепту, как и завтрак.
В тесном пространстве камеры потянулось заключение, разбавленное лишь редкими и скудными приемами пищи, а также нескончаемыми тренировками — физическими, ментальными и умственными.
Никлас совсем не понимал, что происходит. В строимых им версиях причины происходящего преобладали две: непонимание что именно с ним делать, и просто использование одного из специальных методов допроса. По итогу нескольких суток заключения — оценочно, чувство времени в пенале камеру у него уже сбоило, Никлас попробовал долбить в дверь, требуя о встрече с дознавателем.
Ничего, никакой реакции.
Дождался момента, когда вращающаяся секция подарила ему очередную тарелку каши с краюхой хлеба, Никлас принялся стучать по двери, обещая во всем признаться и уже требуя дознавателя. Опять безрезультатно.
По мере того, как проходили растянувшиеся в одинаковую бесконечность дни, все сильнее в груди зарождался тяжелый комок страха: у Никласа ведь не было препаратов блокады. Последний раз, навскидку, он принимал сдерживающие мутации компоненты больше двух недель назад, и вот-вот в его организме уже должны начаться изменения. И если его решат здесь оставить — забыв, или забив на него, совсем скоро ему наступит конец, потому что изменения в определенный момент станут необратимыми. Потом надо будет просто или отмыть камеру от лужи вязкой биомассы, или прибить тупого монстра, в которого он здесь превратится.
Когда Никлас впервые полностью осознал подобную перспективу, к горлу подступил комок страха, а лоб покрылся холодным липким потом. Впервые за долгое время накатила сметающая все чувства и эмоции волна животного страха, которую пришлось сдерживать, отодвигать на периферию сознания волевым усилием. Теперь время ожидания — чего, неизвестно, из бесконечного и тягостного ожидания превратилось в бесконечное и крайне мучительное ожидание, разбавленное постоянным страхом.
Во время одной из тренировок — отжимаясь, Никлас вдруг услышал легкое шипение. Вскочил на ноги, почувствовал странный запах; понял вдруг, что сознание туманится и его неотвратимо тянет в сон. Ощущая, как ноги отказываются держать и глаза закрываются, он пересилил накатывающее беспамятство и направился к двери, пытаясь закричать.
Не дошел — перед глазами стало темно и сознание погасло.
Пришел в себя Никлас в странном состоянии. Не сразу осознал где он, не сразу понял, что находится в лежачем положении. Прислушиваясь к себе и к окружающим звукам догадался, что его куда-то везут. На машине, скорее всего нечто по типу кареты скорой помощи — с койкой-носилками в салоне, на которых сейчас по ощущениям он и лежит.
Рядом определенно находилось несколько человек — он их чувствовал, ощущал; слух обострился, так что хорошо слышал чужое дыхание. Попробовал, очень медленно и аккуратно, пошевелиться. Неудачно — и руки, и ноги плотно привязаны к носилкам.
Иллюзий Никлас не питал: похоже карьера опричника окончена и его просто вывозят подальше от города, а сейчас он доживает последние часы жизни. Мозг — затуманенный последствиями недавнего беспамятства, лихорадочно работал в поисках выхода.
Страх, затопивший его при осознании грядущей участи, неожиданно не просто придал сил, а трансформировался в энергию. Сознание очистилось от мути недавнего беспамятства, появилась привычная легкость в теле. Несколько минут Никлас собирался с силами и выжидал момента, а потом — почувствовав, как машина на повороте накренилась, рванулся в сторону что было сил.
С хлопком оторвались металлические дуги носилок, к которым были привязаны его руки и ноги, в лицо ударил пол машины, послышались удивленные ругательства. Сверху на него упало, судя по ощущениям, несколько человек, но Никлас не обращая на них внимания уже извернулся — и упираясь в стенку кабины согнутыми ногами, оттолкнулся. Он правильно угадал направление — вылетел на ходу вместе с распахнутыми от сильного удара задними дверьми.
Страх, рожденный бессилием и неизвестностью оказался настолько сильным,
