рожавшее Воинов, наделённых чудесной силой, отложило мечи да копья в сторону и перестало вперёд других поклоняться Перуну. Когда они обратили свои умы к Богу-мудрецу? То, верно, стёрлось ветрами прошедших лет. Но теперь казалось естественным, как река, бегущая по только ему предназначенному руслу.
Мирты перестали воевать с порождениями Забвения и все силы бросили на сохранение знаний пращуров. И кто знает, если бы не Велес, явивший им свою волю, могла бы сейчас Млада надеяться на помощь Богши?
Волхв провел её через резные ворота, украшенные узорами и лентами, что покачивались от лёгкого ветра, и остановился у требного стола, на котором можно было даже разглядеть следы застарелой крови. Казалось, ещё пахнет здесь праздничными кострами и до сих пор мечется между дубов отзвук людских голосов и песен. Но вокруг было тихо, лишь зарянки сонно чирикали в глубине рощи.
Млада думала, что они с Богшей будут одни, но не успела ни о чём его расспросить, как потянулись к капищу другие мужи, почти все в солидных летах — знать, старейшины рода. Но не распознаешь по одежде — все они были в рубахах, расшитых лишь маричкой[1]. Да обереги для обряда покачивались на их шеях. Они встали кругом по одному у каждого идола. И со всех сторон в кожу впились их цепкие взгляды. Кого-то приходилось видеть вечером на празднике Семаргла, а лица других вовсе не были знакомы.
— А они тут зачем? — Млада повернулась к волхву, который уже начал приготовления к обряду.
— Раскрытие не проводится без старейшин, — даже не глянув в её сторону, ответил Богша. — И они будут следить, чтобы всё прошло, как надобно. Мы никогда не проводили такого обряда. Мало ли.
Млада сглотнула, ощутив, как в груди в очередной раз заворочалось беспокойство. Ещё не хватало, чтобы на её шкуре отпечатались все ошибки неправильного обряда. Вот будет незадача, если вместо Воина из неё получится чудовище похуже Корибута. Она, не зная, куда себя деть, начала бездумно разглаживать изрядно помятый ночью подол. Богша со знанием дела, словно знахарь — горшочки со снадобьями — выложил на укрытый расшитым полотенцем требный стол глиняную миску, расписанную по краю, и широкий нож с резной костяной рукоятью. С таким не ходят на охоту и не режут им хлеб — он покрыт резами, увязанными в замысловатый узор, и каждый знак там на своём месте.
И ножны его, обтянутые плотной кожей, украшали те же руны. Волхв прикрепил обрядовый клинок к себе на пояс, повязал лоб тканой лентой. Кресалом высек искры и поджёг факел, а от него, обойдя кругом, подпалил и факелы в руках старейшин. Затем вернулся в середину, встал рядом с Младой и взял её за руку.
Гой ты батюшка, Яр-Огонь Сварожич,
Освети душу девы, что стоит пред тобой.
Выжги из нутра её скверну всю и печаль.
Будь ты милосерд, всех князей Князь.
Яви Воина, чей меч служить будет тебе
В Нави и Яви,
Наполни её пламенем своим гневливым,
Пламенем праведным.
Огню Сварожичу — слава!
Последние слова старейшины грянули хором. Прославив Сварожича, к каждому из Богов обращался Богша, идя посолонь, и кидал в зажжённый перед его изваянием костёр по пучку крепких пшеничных колосьев. Знать, всегда оставляли их с осени для проведения обрядов, ведь зерно — самый лучший дар Богам. Осенено оно Рожаницами и самой Матерью Сырой Землёй. Млада, которую волхв продолжал держать за руку, шла за ним, невольно заглядывая в лики истуканов. И странно становилось внутри: легко, словно и правда сгорали в огне все треволнения прошедших лет. Совсем не так, как в Кирияте, глядели на неё те же, что и там, Боги. С теплом и пониманием, что она не берегла себя и свою душу только ради праведной мести. Возможно, потому-то она и может надеяться на прощение.
Богша вернулся в середину капища и последним обратился к Велесу, высоко подняв над головой руку с зажатыми в ней колосьями.
Гой ты Велес вещий, и в Прави, и в Нави видящий.
Волхв Богов и Бог волхвов.
Яви мудрость деве, стоящей пред тобой.
Чтобы видел взор её чёрное зло,
Чтобы ведала она слово и дело против него.
Чтобы не пускала она тьму в душу свою и в мир людской.
Велесу-мудрецу, Велесу древнему в трёх мирах — слава!
Не успели ещё брошенные колосья упасть в пламя, как Богша вынул нож и, крепко удерживая Младу, полоснул её по ладони. Не пожалел: рассёк кожу глубоко, прямо по слабому шраму, что остался после испытания железом.
Липкая кровь тут же хлынула на свободу, потекла густой струёй в подставленную миску.
Млада лишь прикусила щёку изнутри, чтобы не поморщиться от того, как пронеслась горячей полосой боль по всей руке до плеча. Неприятно, но по сравнению с тем, что приходилось испытывать когда-то — сущий пустяк. Хоть так можно и жилы повредить — а там и пальцы работать не будут, как надо. Оставалось надеяться, что милость Белобога снова залечит рану. И не хотелось думать, что на это будет лишь воля Корибута.
Не озаботившись тем, чтобы перевязать ладонь, волхв отпустил её, взял миску и пробормотав над ней тайный заговор, широким взмахом выплеснул кровь на требный стол.
Млада, сжав кулак, только и проследила, как алые капли, вспыхнув в рассветных лучах, обагрили полотенце, холодный гранит и низкую траву вокруг него. В голове мелькнуло: “И всё?” Всего-то и стоило брызнуть крови для того, чтобы в ней вдруг проснулся Воин? И в тот же миг она перестала верить своим глазам. Когда побежал красный пламень по вырезанным на изваянии Велеса знакам, очертил каждый из них, полыхнул в его взоре. Бог-мудрец принял требу, и жутко становилось от того, что будет дальше.
Старейшины во главе с волхвом завели утробную песнь. Невозможно было разобрать слов, но от низких голосов, что разливались по капищу, содрогалось нутро, словно мерно ударяли молотом по рёбрам. Кровь сочилась сквозь пальцы, и казалось, Млада слышит, как она падает в траву. Одна капля, вторая, третья. Точно пудовые гири. Но вдруг — тишина. Млада посмотрела на ладонь — пореза как не бывало.
— Корибут хранит тебя. Для себя…
Откуда этот голос? Она огляделась. Вокруг могучими стражами стояли дубы, сплошь покрытые красными листьями. Ветер сорвал один и понёс над головами идолов. За ним посыпались другие, и деревья вновь оказались голыми, а земля — устелена листвой, похожей на кровь.
Исчезала вдали повозка, в которой сидела Гордея, бережно обхватив округлившийся живот. Она не знала,
