и он был в очень хорошем положении, чтобы знать. Хотя он и не участвовал в подписании Канагавской конвенции, он стал одним из тех американцев, которые преобразили Японию после ее подписания. Феноллоза не заставил бутылку шампанского разбиться, но он присутствовал на празднике.
Это была вечеринка не для всех, и Феноллоза это знала. Канонерская дипломатия Перри продемонстрировала слабость старого военного правительства с его строгой иерархией, неэффективностью и неравенством; ограничение контактов с посторонними было, пожалуй, наименее значительным препятствием. Когда этот режим рухнул, новые правители Японии поняли, что стране необходима модернизация. Они пригласили иностранцев, чтобы те научили их всему, что нужно знать о Западе, и среди них был Феноллоза. Он пробыл здесь гораздо дольше, чем ожидалось, и это привело к таким последствиям, о которых он не мог и помыслить.
Феноллоза родился у отца-иммигранта в Салеме, в то время светском портовом городе к северу от Бостона, и поступил в Гарвард, где получил образование, основанное на взглядах новых прогрессивных мыслителей, появившихся в орбите Джордж Элиот, включая Чарльза Дарвина, Герберта Спенсера и Г. В. Ф. Гегеля. Это были те фигуры, о которых теперь хотела знать Япония. Чтобы облегчить передачу знаний, японский император создал новый университет и пригласил молодого Фенола лозу преподавать в нем. Феноллоза недавно женился на Элизабет Гудхью Миллетт, и пара решила переехать в Японию.
Несмотря на то, что Феноллоза находился в Японии, чтобы преподавать самые последние достижения современной мысли, его истинной страстью было искусство. Его дочь Бренда, родившаяся в Токио, вспоминает об их домашнем хозяйстве:
Время от времени наш дом наполнялся предметами искусства: ширмы из сусального золота, на которых яркими красками были написаны сцены из японской жизни, птицы и пейзажи; какемоно в богатых парчовых рамах; гравюры на дереве многих известных художников; бронзовые хибачи - бражники, в которых японцы разжигают уголь и над которыми они сидят на мягких ковриках, грея руки; бронзовые вазы и бронзовые подсвечники; бронзовые колокольчики из храмов; латунные и серебряные благовония; перегородчатые подносы и шкатулки, изысканные лаковые таны и бесконечное разнообразие фарфора. Как они были прекрасны, и как я с удовольствием рассматривал каждый новый предмет после их прибытия! И они таинственно исчезали, а за ними следовали другие, пока последние тоже не проходили путь первых.
Феноллоза погрузился в историю Японии, превратив свой дом в частный музей, в котором были представлены ксилографии. До переезда в Японию он учился в школе, связанной с престижным Музеем изящных искусств в Бостоне. В Японии он столкнулся с глубокой и сложной традицией искусства, о которой мало что знал; он решил узнать о ней как можно больше. Сначала он изучал с разными учителями историю японского искусства, но понял, что для того, чтобы понять его, ему также необходимо понять его китайский источник. Не довольствуясь академическим изучением обеих традиций, он брал уроки рисования тушью, приобретая значительные навыки живописца. Позже он применил тот же подход, сочетающий изучение истории с практическим обучением, к высоко стилизованному театру Но (более элегантный, придворный двоюродный брат Кабуки) , достигнув почти профессионального уровня. Его прославили как иностранца, который освоил это сложное искусство лучше, чем кто-либо до него.
Интерес Феноллозы к истории Японии принес ему славу эксцентричного человека - антиквара. Канонерская дипломатия Перри привела к тому, что Япония обесценила свои традиционные искусства, которые стали считаться такими же устаревшими, как военное правительство и самоизоляция предыдущей эпохи. Сам будучи продуктом этого стремления к модернизации в западном стиле, Феноллоза, тем не менее, начал искать заброшенные или запертые предметы далекого прошлого в надежде вернуть их к жизни.
Летом 1884 года Феноллоза отправился в великий храм Хорю-дзи с разрешением от центрального правительства, чтобы потребовать от монахов открыть свои святилища и позволить ему осмотреть статуи. Монахи не были рады этому, считая это чем-то близким к святотатству, но Феноллоза, вооруженный своими письмами, настоял на своем.
Наконец мы одержали верх, и я никогда не забуду наших чувств, когда давно не используемый ключ скрежетал в ржавом замке. Внутри святилища оказалась высокая масса, плотно обмотанная полосами хлопчатобумажной ткани, на которой собралась вековая пыль. Развернуть содержимое было нелегкой задачей: на это ушло около 500 ярдов ткани, и наши глаза и ноздри рисковали задохнуться от резкого запаха пыли. Но наконец последние складки покрывала отпали, и эта чудесная статуя, единственная в своем роде в мире, впервые за многие века предстала перед взором человека. Она была немного выше, чем в жизни, но полая сзади, тщательно вырезанная из твердого дерева, покрытого позолотой, которая теперь окрасилась в желто-коричневый цвет бронзы. Голову украшала чудесная корона из корейской ажурной позолоченной бронзы, с которой свисали длинные струи из того же материала, украшенные драгоценными камнями. Но именно эстетические чудеса этой работы привлекли нас больше всего.
Чувство открытия Феноллозы, когда он продолжает восхвалять статую, ее линии и пропорции, позу и улыбку головы, завораживает. На тех же страницах он сравнивает ее с лучшими образцами греческого искусства, а также с "Моной Лизой" Леонардо да Винчи, готическими статуями Амьена и архаичным египетским искусством. Феноллоза стал первооткрывателем, наслаждаясь поиском таких объектов, как эта статуя, и неудивительно, что его мысли устремились к Шлиману, смелому раскопщику Трои.
Приступая к этой миссии по раскапыванию (или разворачиванию) предметов прошлого, Феноллоза руководствовался другой западной идеей - не трудами Дарвина и Спенсера, которые он должен был преподавать, а новой наукой прошлого. С этой целью он помог создать Токийскую школу изящных искусств и Токийский императорский музей, тем самым привнеся в Японию эти учреждения XIX века с их особым подходом к прошлому. Движимый аналогичным порывом, он составил реестр национальных сокровищ, разыскивая работы в монастырях и на чердаках, а корейский Будда вдохновил его на поиски новых подобных объектов. Он помог разработать закон о сохранении храмов и произведений искусства. Император Японии, возможно, в знак признания этой новой науки о прошлом, похвалил Феноллозу (согласно собственному рассказу Феноллозы): "Вы научили мой народ познавать свое собственное искусство. Возвращаясь в свою страну, я поручаю вам научить их также".
Но что случилось со всеми картинами и предметами, которые Феноллоза привез домой, вернее, почему они постоянно прибывали, а затем снова уезжали, как вспоминала его дочь? Использовал ли Феноллоза свой дом в качестве склада для будущего художественного музея в Токио? К сожалению, нет. Феноллоза воспользовался временной девальвацией японского искусства для создания собственной коллекции, которую затем продал богатому коллекционеру из Бостона. Коллекция Феноллозы-Вельда, все 948 экспонатов, теперь составляет основу восточноазиатского фонда Бостонского музея изящных
