на острове Рода, когда мы с Амру вместе штурмовали его. Но когда они подошли так близко, что я мог их отчетливо разглядеть, я обнаружил, что эти мусульмане более позднего времени — жалкие солдаты веры по сравнению с теми суровыми, необузданными поборниками ислама, вместе с которыми я сражался в пылающих песках Сирии, — такими они были маленькими и худыми, а доспехи их были украшены шелком и золотом, так что они больше походили на тех персов, которых мы рассеяли в Нехавенде, чем на истинных сынов пустыни.
Чем ближе они подходили, тем громче и пронзительнее кричали, потому что проглотили мою хитрость и считали, что мы устали грести и слишком измучены, чтобы сражаться. Но вскоре их тон изменился, потому что, когда они подошли к борту и забросили свои крюки, все весла разом поднялись, каждый сын северной матери вскочил во всеоружии на весельные скамьи, и — Ивар направо, а я налево — мы прыгнули на их переполненные палубы. Я выкрикивал старый боевой клич Армена, а Ивар распевал боевую песню Одина, которую его люди и мои подхватили таким громовым хором, что крики мусульман звучали над ней, как крики морских птиц во время шторма.
Боги! Как мне было стыдно за тех, кто были когда-то моими братьями по крови и оружию, когда эти жалкие воины падали под ударами наших топоров, взывая к аллаху и раю теми же словами, которые я слышал во весь голос в триумфальных криках, приветствующих победы Айзнадина и Ярмука.
Они встретили нас длинными пиками, а из-за шеренги, которая держала их, лучники раз за разом посылали стрелы и дротики нам в лицо. Но викинги, несомненно, уже видели подобное сражение раньше, потому что они подняли над головами круглые щиты, отбили наконечники копий в стороны размашистыми ударами топоров и прыжком бросились в гущу мусульман, как будто эта работа была для них просто детской забавой.
По правде говоря, так оно и было, потому что я не верю, что среди нас, отважных сынов севера, нашелся бы человек, который не был бы вдвое тяжелее и втрое сильнее лучшего сарацина во всем флоте или армии Саладина. Что касается меня, то, вспомнив Дерара, Амру, Али и всех доблестных поборников первых дней ислама, я с облегчением понял, что эти смуглокожие, одетые в шелковые одеяния пигмеи были людьми другой расы, а не настоящими сыновьями Исмаила. Впрочем, как я вскоре узнал, это действительно были всего лишь потомки голодных орд турок и сельджуков, сирийцев и других дворняг, бывших нашими рабами в былые времена.
В пылу боя ко мне, как вспышка, вернулось воспоминание о том, что говорил мне пророк, и я подумал, что если такие, как они, были хозяевами мусульманского мира, то исполнилось не лучшее, а худшее из его пророчеств, и скипетр ислама перешел из дома Хашима в руки варваров. Эта мысль зажгла во мне такой яростный огонь, что на мгновение я забыл, где я и что я, и, когда целая толпа их отпрянула от широких ударов моего боевого топора, я возвысил голос и прокричал по-арабски:
— Проклятие аллаха и его пророка на вас, выродки и сыновья неверных матерей! Что за несчастье свалилось на ислам, если такие, как вы, трубят текбир[29] визгливыми женскими голосами? Неужели вы никогда не слышали о «Мече аллаха»? Теперь, клянусь аллахом, вы увидите и почувствуете его.
С этими словами я взмахнул топором над головой и со всей силы швырнул его в толпу. Как камень, брошенный в заросли тростника, он раскидал их назад, вправо и влево, при этом одни сбивали других, как кегли от меткого броска. И тогда сверкнул мой огромный клинок. Я бросился на них, я рубил и колол, я бил и резал, все время выкрикивая старый боевой клич ислама в насмешку над ними, пока они не дрогнули и не разбежались, бросаясь один за другим через фальшборт в реку, крича друг другу, что аллах выпустил на них самого шайтана за их грехи.
Я гнал их от середины, где мы дрались, вверх до самого бака, смеясь и крича то по-арабски, то по-готски нашим морским псам, которые вприпрыжку шли за мной, пели и выли от восторга при виде того, что видели. Когда последний из сарацин был убит или выброшен за борт, мы развернулись и побежали на корму, размахивая мокрым оружием и производя такой грохот и показывая такую кровавую ярость, что те, кто остался на корме, даже не дождались нас, а бросились за борт, как утята в пруд, предпочитая случайность реки неизбежности смерти под нашими мечами и топорами.
К тому времени, как мы закончили с нашим кораблем и стояли, тяжело дыша и смеясь на его окровавленных палубах, Ивар и его товарищи проделали почти то же самое на другом, хотя их работа еще не была полностью закончена. Но как только оставшиеся мусульмане увидели, что случилось с их товарищами, и поняли, что мы готовы, если понадобится, принять участие в веселой игре, которая велась на их палубах, они пали духом, и вскоре боевые крики стали смешиваться с криками о пощаде.
— Как дела, Ивар? — крикнул я с корабля на корабль. — Если тебе понадобится еще несколько топоров или мечей, можешь получить их, потому что наши уже стоят без дела.
Он махнул топором в знак приветствия и громко захохотал от радости боя, а его топор опустился, расколов при падении череп врага в стальном колпаке. Однако в следующее мгновение Ивар тоже упал, потому что раненый негодяй на палубе, который был не так близок к смерти, как думал Ивар, сделал ему подножку на скользкой, залитой кровью палубе.
Мое шутливое предложение вдруг стало серьезным, и я бросился ему на помощь с десятком моих товарищей. Длинными прыжками мы перескочили через наш фальшборт и весельные скамьи, и как только толпа врагов сомкнулась вокруг Ивара, мы навалились на них. У меня не было ни времени, ни места, чтобы использовать оружие в толпе, поэтому, раскрыв руки, я хватал пигмеев по два, по три за раз и перебрасывал их через голову под ноги тем, кто шел за мной. Так я пробирался сквозь толпу, пока не добрался до того места, где лежал Ивар, тяжело раненный градом ударов, обрушившихся на него, пока он не мог подняться.
Один желтокожий негодяй как раз наклонился над ним, чтобы вонзить кинжал ему в шею, но тут я добрался до него. Я схватил его за ноги и
