Не дожидаясь, пока хобо закончит философствовать, Арсенин бросил оборванцу пару мелких монет и зашагал в сторону города. Попытка хоть немного исправить отвратительное настроение видом морского простора закончилась сокрушительным фиаско. Сначала вид «Одиссея», сиротливо покачивающегося посреди акватории, а следом попрошайка с философскими сентенциями наполнили сердце унылым отчаянием и окончательно испортили душевный настрой, сделав его из отвратительного – паскудным.
Неторопливо бредя мимо бесконечной череды крытых гофрированным железом пакгаузов, Арсенин неприязненно покосился на редут береговой батареи, где беспорядочно копошились два десятка солдат в красных мундирах. Желание прийти назавтра в порт во главе экипажа и, завладев проклятой батарей, устроить англичанам кровавый фейерверк, настолько захватило Всеслава, что он, замерев посреди дороги, некоторое время пристально рассматривал укрепление, прикидывая возможные пути подхода для внезапной атаки.
Неизвестно, до чего бы он додумался, если бы вежливый окрик проходивших мимо грузчиков не вывел его из ступора. Осознание того, что проливать кровь, ни свою, ни чужую, не хочется, да и менять реноме законопослушного капитана на облик бандита с большой дороги желания нет, заставило Арсенина отказаться от кровожадных прожектов и двинуться дальше.
Проходя через широкие ворота, единственный выход с территории порта, если не считать множества лазеек в ограде, проделанных трудовым людом, Арсенин посмотрел на пару «томми» из портового караула, тоскующих подле шлагбаума. Один из часовых дремал, опершись на винтовку, как на посох, второго больше занимал разговор с портовой проституткой, чем проходившие мимо него люди. Глядя на эту пастораль, капитан злорадно усмехнулся и подумал, что при подобном отношении к охране порта на месте буров он непременно прислал бы сюда пару-тройку бойцов, чтобы те запалили чего-нибудь. С шумом и треском.
Однако буров вокруг не наблюдалось, а солнце понемногу клонилось к закату, и нужно было добираться до дома, если можно назвать домом три барака и маленький флигелек на окраине города, отведенные колониальными властями для проживания экипажа «Одиссея».
Как обычно, неподалеку от портовой ограды стояли несколько конных экипажей, чьи кучера, коротая время в ожидании клиентов, неторопливо перекидывались в картишки. Решая дилемму, как бы сподручнее добраться до места обитания, Арсенин покрутил головой. Рикша – дешевле, но медленнее, конный экипаж – дороже, но значительно быстрее и комфорта не в пример больше. Как водится в таких случаях, победила скупая расчетливость, и выбор пал на рикшу. Торопиться особо некуда, да и вечернее солнце не настолько утомляюще жаркое, как днем.
Впрочем, добираясь до места назначения, Арсенин успел не раз пожалеть о своей прижимистости. На центральной улице Дурбана только начинали укладывать булыжники мостовой, и красная пыль, поднятая как босыми пятками возницы, так и проезжавшими мимо экипажами, неизменно оседала на кителе капитана. Вдоволь налюбовавшись на помпезные трехэтажные здания центральной улицы, Арсенин, оглушенный шумом строительных работ, попросил возницу съехать на смежную с центральной дорогу. Несколько минут езды в тишине закончились получасом томительного ожидания – колонна британских солдат, растянувшись вдоль улицы громадной анакондой, преградила дальнейший путь. В общем, день не задался.
Добравшись до бараков, окрещенных неунывающим Силантьевым «приютом скитальцев», Арсенин вежливо раскланялся с чином из морской полиции, стоически подпиравшим спиной караульную будку. В первые дни полицейские дежурили впятером. Один из них неизменно сопровождал капитана в его вояжах по городу. Через неделю, когда местные власти уяснили наконец, что экипаж ведет себя мирно и бесчинствовать не собирается, а походы по постоянному маршруту бараки-телеграф-порт-бараки не имеют потаенной подоплеки, сопровождающего убрали, а пост на воротах сократили до одного человека.
Жизнь моряков, ограниченная скупыми аршинами периметра, даже за оградой текла, как и прежде: группа матросов, собравшаяся в беседке-курилке, дружно ржала над каким-то анекдотом, машинная команда под руководством Кожемякина в полном составе следила за мельтешением куска графита, летавшего в ловких пальцах стармеха по листу ватмана, как игла у опытной вышивальщицы. Кто-то, рассчитывая разнообразить меню ушицей, плел сеть, кто-то давал советы в этом нелегком деле. Ховрин кого-то распекал, а Корено учил желающих приемам уличного мордобоя. По соседству с ними Туташхиа с воистину ангельским терпением пытался научить Троцкого метанию ножа. Всю прошлую неделю Дато посвятил обучению Льва владению кнутом. Пока дело обходилось только синяками обучаемого, Арсенин глядел на процесс со снисходительной улыбкой, но когда Троцкий в запале разбил хлыстом пару окон барака, подобные игры на свежем воздухе запретил.
При виде капитана Политковский скомандовал: «Господа офицеры!» и, застегивая на ходу ворот кителя, вытянулся перед капитаном, начиная привычный доклад:
– Таким образом, за время вашего, Всеслав Романович, отсутствия, никаких происшествий не случилось…
– Полноте вам, господа, – раздался недовольный возглас Полухина, вышагнувшего из недлинной шеренги судовых офицеров. – Даже учитывая двусмысленность нашего с вами положения, я более склонен полагать себя пленным, причем без приставки военно-, чем свободным человеком… А какие могут быть доклады среди пленных?
– Стыдитесь, Николай Дмитриевич! – резко развернулся Политковский, гневно прерывая скулеж третьего штурмана. – В каком бы состоянии мы не находились, мы – частичка Российской империи, а честь моряков российских забывать негоже нигде и никогда! А вам должно быть стыдно вдвойне, что вас, природного русака, поляк поучает, как быть русским!
То ли устыдившись, то ли оставшись при своем мнении, Полухин благоразумно промолчал и встал в строй. Арсенин привычной скороговоркой поблагодарил всех за службу и утянул Политковского на улицу.
– Судя по тому, что на вашем лице нет и тени улыбки, следует полагать, что наше положение остается неизменным? – нарочито равнодушным тоном поинтересовался старпом, поднося огонь к папиросе капитана.
– Как мне ни жаль признаваться, но тут вы абсолютно правы. Очень точное определение, Викентий Павлович – все неизменно. Нет даже малейших отклонений от заданного курса, – грустно улыбнулся Арсенин. – Консул в Кейптауне только руками разводит. Читаешь его телеграммы и прямо-таки воочию видишь, как он, не зная, что ж такого предпринять, чтобы и нам помочь, и с бриттами отношения не испортить, в затылке чешет. Причем благосклонность хозяев колонии его волнует не в пример больше, чем наши беды. Наниматели наши, компания свенсоновская, заверяют, что подали прошение в международный суд, но когда от этого толк будет и будет ли вообще – неизвестно, а посему друг наш общий, – херре Хале переслал триста фунтов стерлингов для прокорма экипажа…
– Триста фунтов?! – удивленно поднял брови Политковский. – Да этих денег хватит, чтоб нам тут полгода кормиться, сыто икая и от переедания порыгивая! Это значит, что шведы считают, что мы тут невесть сколько еще просидим? Как будто нам трех недель мало показалось? А местные власти что говорят?
