стенами к берегу. Прямо напротив — зеленый остров Санта-Клара с белыми домиками.
Завтрак и ласковый ветер рассеивают мрачные воспоминания о прошлой ночи.
— Ваше превосходительство, Мадрид на проводе.
Через четверть часа он возвращается на террасу. В шезлонге сидит его жена и смотрит на море, на город, на островки, на зеленые холмы с белыми домиками.
— Что теперь будем делать?
— Ничего, — отвечает Омонте.
— Я имела в виду, останемся ли мы здесь?
— Нет. У меня много дел. Мои помощники сообщают, что Лондон просит меня поехать в Соединенные Штаты. Теперь боливийское олово будет стоить дороже, чем в минувшую войну.
XVII
Убийство, замышленное в Нью-Йорке
Кровавый ручей бежал по земле, питаемый кровью индейцев, и орошал берега.
Серый утренний свет разливается по голым горам, выхватывая из долин и расселин цинковые и соломенные крыши, лесные вырубки и проторенные тропы. На рудниках — никаких признаков жизни.
В чреве гор потухли карбидные звезды. Остановились вагонетки в галереях. На стальных тросах зависли клети. Погасли светофоры: стоят поезда во всех двадцати пяти горизонтах — их не о чем предупреждать. Молчит диспетчерская служба: вся дистанция длиной в сто шестьдесят километров погружена в темноту.
На дневной поверхности не слышно шума электростанции. Молчат турбины. Молчат дизеля. Бессильно повисли сотни приводных ремней в цехах обогатительной фабрики. Умолкли грохоты, движки рудничных насосов, сортировальные столы, решета, мельницы с коническими валками, сортировочные машины и центрифуги. Вагончики и подъемники не перевозят уже просеянную, отсортированную и очищенную руду. Железнодорожные платформы пусты. Не слышно паровозных гудков.
Все остановлено забастовкой, начавшейся три дня назад: рудник, фабрика, мастерские; бездействуют пакгаузы, склады древесины, труб, смазочных веществ, нефтехранилища, бензобаки. Все охвачено забастовкой: канатная дорога, сортировальные машины, фабрика, рудник, электростанция, пороховые погреба, поселок. Всеобщая забастовка.
По требованию предприятия лавочники объявили локаут.
Десять часов утра. Солнце высветило обширное пространство между горами. Стал виден перекресток дорог из Унсии и Льяльягуа. Слившись воедино, дороги вьются по склону горы вниз, к долине и дальше — в сторону обогатительной фабрики и поселка. Там их перерезает железнодорожная линия. На рельсах — одна-единственная забытая платформа.
Мир и покой. Мертвенно-бледная порода залита утренним светом. Ни ветерка, ни тени. В воздухе, насыщенном металлической пылью, преобладают два цвета: цинковый цвет крыш — на фабрике и в поселке, задвинутых в ущелье, и серый — в отвалах пустой породы.
Обманчивая тишина: в размытых светом складках гор притаилось три сотни зарывшихся в землю солдат, вооруженных десятком пулеметов и двумя пушками.
Одиннадцать часов утра.
«Идут… идут!»
На дороге, которая спускается по склону горы в долину Барсолы, со стороны Льяльягуа, поднимается облако пыли. Внутри его — темная масса, похожая на фантастическое чудовище, выросшее прямо из подземелья. Ослепленное солнечным светом, оно медленно и тупо ползет навстречу собственной гибели.
«Идут… идут!»
Дистанция две тысячи метров. Гигантская неуклюжая гусеница увеличивается в размерах; она кажется неподвижной, но все же приближается, сползая вниз по пыльней дороге.
Дистанция тысяча шестьсот метров. Медно-красная масса, словно щебень из самосвала, вываливается с горы на равнину, заполняя неровности на каменистой земле.
Дистанция тысяча двести метров. Масса снова стягивается, вползает на дорогу, заливает складки земли, и уже в облаках пыли можно различить очертания человеческих фигур: тысячи темных пончо, шерстяных шарфов, цветных юбок, белых широкополых шляп, фуражек. Над ними развевается трехцветное боливийское знамя.
Дистанция тысяча метров. Они проходят сквозь густые заросли и достигают перекрестка дорог, идут, спотыкаясь о камни, разбредаются, словно потревоженные муравьи, снова сбиваются в кучу.
Теперь они совсем близко: уже перевалили насыпь и длинной вереницей движутся вперед.
«Восемьсот метров… Огонь!»
Взрывы снарядов раздирают воздух в клочья, истерично заливаются пулеметы. Эхо выстрелов разносится по горам и долинам. Голодное чудовище вздрагивает и печально смотрит тысячами глаз туда, откуда летит смерть, — в сторону рудников.
«Огонь!»
Падают раненые, падают убитые. Падает знамя, прошитое пулеметной очередью, и укрывает своим полотнищем убитую женщину.
Гигантские стальные ножницы режут воздух. Сухим дождем сыплются пули, громом грохочут пушечные выстрелы. Шуршит сухая трава под ногами бегущих мужчин и женщин. Они бегут за насыпь, валятся в ямы, многие остаются там лежать, другие бегут дальше от смертоносного шквала. Воздух сотрясается от выстрелов, криков мужчин, воплей женщин.
Толпа рассеивается. Те, кого миновала смерть, разбегаются по тропам, карабкаются вверх по склонам гор, бегут по дороге, не останавливаясь, не переводя дыхания, до самого поселка, гонимые огненным шквалом.
Из жилищ выходят люди, присоединяются к бегущим, таща на себе матрацы, белье, кур, волоча за собой детей.
Они ползут по склонам, выбираются на дороги, сбиваются в караваны, часами шагают в вечерних сумерках к горизонту, на запад, — прочь от рудников! — пока не скрываются за горным перевалом, где плотные облака черными глазницами смотрят, на них с холодного кроваво-красного неба.
В вечерних сумерках скалятся рядами золотых зубов окна небоскребов. Хлопья снега убелили сединой черную шапку Парк-авеню. Свет струится по тротуару перед «Уолдорф-отелем», отражаясь в стеклах витрин и дверей, освещая лица женщин.
Внутри мраморной пещеры, возле лифтов блестят золотые пуговицы на оливковых униформах белокурых грумов. Два дюжих журналиста в пальто нараспашку, в сдвинутых на затылок шляпах, с развевающимися галстуками подлетают к советнику с гробовидной челюстью и к адвокату с лошадиными зубами:
— Извините, извините… Одну минутку!
Они норовят войти в соседний лифт, но сталкиваются с двумя другими журналистами в пальто нараспашку, в сдвинутых на затылок шляпах, с развевающимися галстуками.
— Извините, извините… Мы хотели бы узнать, что произошло в Боливии.
Помощники Омонте переглядываются…
— Ничего особенного: самая обыкновенная забастовка…
— Причина забастовки — зарплата?
— Нет, с этим — в порядке.
— Тридцать сентаво в день — это называется «в порядке»?
— Нет… Зарплата значительно больше…
— Правда, что было триста убитых?
— Нет, конечно. Всегда нужно уменьшать в десять раз. Вы же знаете, люди любят преувеличивать…
— Правда ли, что сеньор Омонте одарил Боливию одним-единственным подарком — собственной статуей для мавзолея?
— Сказки, выдумка. Сеньор Омонте — человек умный, деятельный предприниматель и в этом смысле ничем не отличается от американцев. Трудно даже перечислить все, что он сделал для Боливии.
— И все-таки почему же вспыхнула забастовка?
Адвокат с лошадиными зубами моргает и смотрит на своего коллегу с гробовидной челюстью.
— Нацисты…
— Ах, так!
Четверо журналистов с блокнотами в руках буквально замерли.
— Да, это
