нее нанесли новые мазки лака, вернули ему незаконченную работу со множеством новых прозрачных слоев, и теперь она – настоящий шедевр. На следующий день он записал ее своим самым красивым почерком и передал придворным. Когда год подошел к концу, автора пригласили во дворец и щедро наградили; король объявил, что счастлив преподнести принцессе такую сказочно хорошую историю в ее день рождения.
– Хорошую повесть будут без конца пересказывать, и в один прекрасный день она вернется к тебе, сделавшись еще лучше, – сказал Артур.
– Какой была та история? – спросила я.
Я расстегнула все пуговицы рубашки и ощущала тепло его груди на ладони.
– Не знаю, – сказал Артур. – Но именно такую историю я всегда и ищу.
Но сейчас, когда он сам это пережил, встречу с одной из собственных историй, изложенной в книге, превознесенной армадой читателей – я ни слова ни сказала о том, что все дело в моей гарнитуре, – он опечалился. Прижался ко мне и заплакал. Я взяла его голову в руки и внимательно на него посмотрела, но он не открывал глаз. Из-под закрытых век текли слезы. Я попыталась осушить их поцелуем, но он увернулся.
– Отдавай ключ, – сказал он таким тоном, как будто речь шла о большем, чем просто ключ от двери.
Я отдала. Мы прощались почти как враги. Я ничего не понимала. Я думала, он будет рад, горд. А теперь он выглядел болезненным. Разбитым.
– Ты мое голое тело опубликовала, выставила на обозрение всему свету, – сказал он, избегая моего взгляда, поднялся и оставил меня на скамейке.
Я так и осталась сидеть и смотреть ему в спину, удаляющуюся по тропинке, пока рыжие кленовые листья, ищущие ладони, парили мимо, не находя его. Я подумала о буддизме. О кропотливо сложенных из песка мандалах, которые исчезают за считаные секунды.
Непредсказуемость любви.
Может, мне стоило быть к этому готовой? Я давно подозревала, что он был не тем, кем я его считала, надеялась. Что я упростила его, так непростительно и мерзко. Что, возможно, я всего-навсего придумала его сильные стороны – полноценные, сообразные с моими знаками.
Больше всего о человеке всегда говорит его слабость.
После этого эпизода он не давал о себе знать. И не брал трубку. В пекарне его не было, в кафе тоже, и литературные вечера прекратились. Когда деревья сбросили всю листву, на двери «Пальмиры» появилась табличка «Закрыто». На тротуаре я столкнулась с Эрмине. Артур позвонил ей и сказал, что у него больше нет сил заниматься кафе, но в одиночку и она не была на это готова. Я ждала, что она посмотрит на меня с яростью, с презрением во взгляде, ясно давая понять, что теперь-то ее давние подозрения относительно меня подтвердились. Но она повела себя совершенно иначе. Обняла меня, как ребенка. Сказала, что все будет хорошо. Приятно, когда тебя успокаивают. Почему-то – наверное, все дело в ее глазах – мне вспомнился кот Рамзес. Она протянула мне визитку, где был и ее домашний адрес, сказала, чтобы я позвонила, если понадобится помощь. Я видела, что она говорит это всерьез.
Несколько дней подряд я каждое утро приходила к квартире Артура, но он не показывался и не отвечал на звонки в домофон. В конце концов в начале ноября он мне открыл. Артур выглядел ужасно. Волоча ноги, он вернулся в спальню и сполз на матрас. Я спросила, в чем дело. Он сказал, что вчера решил поменять предохранитель, и его сильно ударило током. Щиток был допотопный, без крышки, и, вероятно, Артур неосторожно что-то задел. Он потерял равновесие и, должно быть, потерял сознание, потому что очнулся на полу, ощущая себя обессиленным, почти парализованным. Едва дотащился до постели.
До некоторой степени я испытала облегчение. Подумала, что это не так уж страшно. Несколько сотен вольт. Хотя разряд прошел через сердце. Я села на стул. Он лежал на матрасе и смотрел перед собой отсутствующим взглядом. Его полузакрытые веки, детская кожа за ухом, проступающие контуры вен на внутренней стороне запястья растрогали меня – проснулась тяга оберегать. Зажечь камин? Он покачал головой. Взгляд был пустым. Может, ему нужно к врачу? Он отмахнулся, попросил меня уйти прочь.
Я ушла, но прихватила запасные ключи. По стенам его квартиры по-прежнему были расклеены листочки с «Я люблю тебя». Он не стал их снимать.
В течение следующих дней я пыталась ему звонить, но все без толку. Когда я через неделю сама открыла дверь в его квартиру, то нашла его в жару. Он бредил. Я вспомнила, как болела сама, когда влюбилась в него всерьез. Возможно, сейчас с ним случилось нечто подобное. Я надеялась на это, но на всякий случай вызвала врача. Врач обследовал его досконально, но не нашел причины болезни. В худшем случае простуда. Артур должен просто соблюдать постельный режим, пока ему не станет лучше. Меня это не успокоило. Иными словами: вот теперь-то я испугалась по-настоящему. Меня переполняли дурные предчувствия. Я думала про удар током, а вдруг в нем перегорела жизненная струна, как перегорает нить накаливания в предохранителе.
Я хотела дать ему питье. Он отвернулся. Казался не просто обессиленным, но безжизненным. Ему все было безразлично.
Я представила себе могильные плиты с гравировкой «Ушел от нас ты так внезапно». И камень с нотами из сюиты Баха в качестве эпитафии.
* * *
После трех месяцев осады Алыитадта французами на исходе XVII века у немецкой армии закончились пушечные ядра. Генерал Блох, героически защищавший Альштадт, приказал доставить ему все до единой свинцовые литеры из городских типографий. На следующий день на отряды французов градом посыпались буквы. Вот как случилось, что сам командир французской армии был убит буквой X, угодившей ему прямо в шею.
Отчаяние, смятение, вся абсурдность происходящего побудили меня снова взяться за работу над шрифтом, как будто я случайно обнаружила в нем брешь, потенциал к улучшению. И не просто к улучшению: у меня было чувство, что я вот-вот обнаружу последний крошечный ключ, тонкую настройку, которая придаст моим буквам неведомую силу. Ту жизненную искру, о которой Мастер Николас свидетельствовал в захватившем мой разум манускрипте.
Я работала с удвоенным пылом. Нервозностью. Предчувствовала, что применение обновленному шрифту может найтись до противного скоро. Я с мольбой смотрела на стоящую вокруг технику. Иногда – особенно когда я возвращалась в кабинет после продолжительного отсутствия – мое оборудование напоминало мне храмовый комплекс, Чичен-Ицу или Ангкор-Ват в миниатюре, с плато клавиатуры, с кубами и башнями, с проводами-каналами и лампами-факелами и
