Луна взбирается поверх и надевает себе на голову плетённый венок. Из одежды на ней только жёлтые цветы.
– А мне такой сделаешь? – улыбаюсь я.
– За поцелуй, а, может, два – соглашусь.
Мы слышим звук подъезжающего авто.
– Гости? – уточняет девочка.
– Мы никого не ждём.
Я поднимаюсь и прошу Луну одеться.
– Вот ещё! – капризничает она. – Я у себя дома, а, значит, могу выглядеть так, как пожелаю выглядеть у себя дома.
– Ты рождена богиней, какая же вредная. – Девочка довольно улыбается. – Хорошо, сиди здесь. – Сбрасываю рубаху и покрываю им горячие плечи. – Не скучай, буду в доме.
Покидаю сад и у резиденции Солнца встречаю два грустных автомобиля. Они объявляют, что Бог Старости отошёл и – по его велению – почтенные дома приглашаются лично. Выведываю причину (естественная смерть; ещё бы – он был старше самой смерти) и обещаю присутствовать. В конце недели на землях его разожгут погребальный костёр – так пожелали сыновья. А уж сыновей у этого плута было много и каждый звался богом Старости, чтобы приумножать величие и слухи. Семейным делом их была хирургия – в особенности пластическая – и иные медицинские вмешательства, которые помогали телу старика вместе с услугами метать гаметы. По итогу у Бога Старости насчитывался ни один десяток отпрысков. Как же они сейчас страдают, разрезая на крохотные куски пирога единую территорию?
Возвращаюсь в сад, но Луны там нет. Шкодница, вот какая.
Я не узнал имя таинственного гостя без лица, не узнал, отчего послушные и безвольные слуги взбунтовались против хороших хозяев, не узнал, чьими руками и мыслями возводили замысел и осуществляли покушение. Ничего из этого я не узнал, но настоящее более не казалось омрачённым.
Луна, обыкновенно выглядывая из-под одеяла, щурится и хохочет, а я смотрю на символ восходящего солнца на её груди. Девочка может вскормить будущие поколения: своим добрым сердцем и железной волей, характером и нравом. Ровно, как и сгубить их всех всем упомянутым. Не ошибись, девочка.
Девушка
Я прошу ребёнка, а Гелиос настаивает: ещё успеется. Но такое не успевается. Следовало прислушаться к гласу души и предчувствию и исполнить скользящую мысль. Встречаются такие жизненные перемычки (равно ориентиры), исполнение которых незамедлительно; неторопливость приводит к краху.
Возможно, случись всё раньше…
Я вспоминаю послания Бога Смерти и, пытаясь утаить их в домашних заботах и сменяющихся платьях, отрекаюсь вовсе: мысли могут воззвать к действиям.
Однако на нас нападают.
Это происходит в одну из тишайших ночей: под завывание койотов на бурых пустынях и грустную песнь малых птах из хвойной части приближённого к дому леса. Луна сокрыта плотным сгустком облаков, и свет её с трудом доходит до наших лиц.
Некто забирается в дом.
Гелиос велит проснуться и, загребая в охапку объятий, утаскивает вниз по лестнице. Я успеваю вздёрнуть на себя позабытое у изголовья кровати угольное платье, которое было тайком вытащено из шкафа Стеллы. В холле мы встречаемся с группой неизвестных, что снуют из угла в угол и присматриваются к окружающему. Супруг разряжается тысячей проклятий и гонит их прочь, однако выдворенными оказываемся сами. Около сада разговор продолжается.
– Вы предатели, – взвываю к рассудку очерчивающих дугу подле нас. – Изменщики! В вас нет ни веры, ни уважения. Вы оскорбили своих богов, а потому будете наказаны ими.
Гелиос прихватывает меня за руку и – после недолгой речи – прячет за спину. Я вырываюсь, но стан (и секундный взгляд, повелевающий подчиняться во благо) утешает.
– Хозяин сказал доставить девчонку, – зудит один из голосов.
Тогда мой супруг пререкается, что девчонки здесь нет и подавно, а обращение к единственной (на колоссальный обхват территории) женщине – по имени мужу или её собственному; она – Бог в равной степени. И я вижу выступающего щенка – юнца, что вёз меня однажды в Монастырь. Ничуть и ничем не переменившийся…Щенок! Он, скрючившись и скорчившись, восклицает, что таких богов уважать не намерен.
– Богивеличавы, – хмыкает мальчишка и следом пускается в громкую речь. – А кто же вы? Опустившиеся…И сейчас – в момент нарочитой опасности – неспособны влиять на происходящее; как же под словом вашим млеют и трепещут мирские? Оставьте это плутовство – этот цирк – для Полиса и простейших существ, что зовутся городскими.
– Изменник! – подначиваю я и взглядом прижигаю иных присутствующих.
К таким можно только воззвать: вспомните, чьим молоком вскармливались при рождении.
– Где ваша вера? – спрашиваю я.
Гелиос пространно смотрит на меня; не говорит сам, слушает. Во взгляде его спокойствие и уважение к словам жены. Я выбрала правильно…
Щенок перебивает, что видел становление Богом безродной, а таков путь смешон и уродлив. То фальшь. Он больше не верит.
– Богов не существует.
Гелиос словно бы стекленеет, вновь выступает. Говорит о том, что дрогнувшая вера есть божественное вмешательство в сознание люда: проверка, крепка ли мысль, крепка ли суть. Крепок ли дух.
– Ты оступился, – назидательно бросает Гелиос. – То возможно. Каждый шагающий к высшей цели служению богов может оступиться. Перебори ужас в своей душе и внимай здравому смыслу, внимай истине, внимай истории. Служить богам – не твоя задача. Твоя задача – служить себе с верой в богов, ибо они праведны и обратят своё благо на каждого живущего как в черте Полиса, так и вне. Монастырские земли – не исключение.
На глазах юнца проступают слёзы. Гелиос продолжает:
– Ты мог обратиться к своему Хозяину – Хозяину Монастыря – ощутив дрогнувшую веру. Это грех, но грех искупаемый. Праведников не бывает, но ваша служба чиста. Я принимаю твою исповедь и прощаю ошибку. Твоя задача ныне – искупить её; направить на созидание, на подчинение, на молитвы.
После таких слов даже я – насыщенная атеизмом – вняла бы и послушалась. Мальчишка же – потерянно озираясь – роняет слёзы на пропитанную дорогой, потом и монастырским развратом майку.
– Богов не существует, – повторяет он.
Словно режет.
– Отчего ты так решил, несчастный? – спрашивает Гелиос.
– Бог избрал себе Бога, разве такое возможно? – говорит мальчишка и растерянно кивает в мою сторону. – Сотворил кумира и из кого? И Хозяин Монастыря…он не…
Замыкается, давится словами.
– Окончи мысль, – требует Гелиос.
Тогда юнец повествует о признании Яна, что всё происходящее в пантеоне – фикция; никакой он не потерявшийся в Полисе потомок великого рода, никакой он не бог. Их нет, не было и не будет. А те, что когда-то существовали, подохли вместе с былой цивилизацией или задолго до неё.
