всегда обожала и идеализировала за его смелость и стойкость в сложнейших обстоятельствах. Все это время мы с мамой ставили его счастье и благополучие выше собственного. Мы делали все, что было в наших силах, чтобы уберечь его от новых ударов, как физических, так и эмоциональных.
Но было ли это двусторонним движением? Делал ли он то же самое ради нас?
Нет. И теперь я поняла, что это было совсем не так. Он всегда позволял нам приносить эти жертвы и поступал так с моей матерью с самого первого дня их знакомства – задолго до того, как ее измена и трагическая случайность изменили всю его жизнь. Он с самого начала нуждался в ее поддержке, пока писал свою книгу – как финансово, так и духовно. Ему нужно было, чтобы она обеспечивала и поддерживала его, игнорируя собственные мечты и желания. Когда она хотела завести ребенка, он отказывался, потому что это могло бы помешать его работе, и его не волновало, что у мамы было глубокое, искреннее стремление к материнству.
А после аварии его нужды и потребности изменились. Он нуждался в нас, мы никогда не оставляли его одного. Мы были нужны ему ради его собственного выживания, как физического, так и душевного.
Глядя в иллюминатор на потрясающей красоты гряду белых пушистых облаков прямо под крылом самолета, я не могла понять, что же мне делать со всеми своими мыслями и чувствами. Ситуация была очень сложной – я не могла даже представить себе, как папа отреагирует, когда я скажу ему, где была всю эту неделю. Что он скажет, когда узнает, что я была в Тоскане и открыла все его секреты, – и что я врала ему о том, куда отправляюсь?
Я решила, что, наверное, не мне осуждать его за то, что у него были секреты. У меня тоже были секреты.
Получив в аэропорту багаж, я села в такси и наконец вошла в дом, где выросла. Войдя, я тут же услышала знакомый звук белья, вращающегося в сушилке в прачечной. В нашем доме так было всегда – стирка и дезинфекция, борьба со всевозможной заразой. Но сейчас, после недельного отсутствия, я поняла, как сильно наш дом пахнет больницей.
Бросив ключи на стойку в прихожей, я прошла по коридору в комнату папы, который сидел в постели. Дотти как раз заканчивала его брить.
– Привет, – поздоровалась я, встав в дверном проеме.
Дотти от неожиданности подскочила и положила бритву на подносик из нержавеющей стали.
– Ты вернулась! – она подошла обнять меня. – Как прошла поездка?
– Замечательно, – ответила я. – Утомительно. Но очень познавательно.
– Я хочу услышать все подробно, – сказала Дотти. – Но сначала я дам вам возможность поздороваться как следует. Он выбрит только наполовину, как видишь.
– Я закончу вместо тебя, – ответила я, потому что я много раз брила папу и знала, как это делать.
– Отлично. Пойду налью себе чашечку чая.
Дотти оставила нас вдвоем. Я наклонилась и поцеловала папу в макушку.
– Привет, пап.
– Привет, малышка, – ответил он. – Я рад, что ты дома. Как прошел полет?
– Прекрасно, – сказала я. – Без опозданий. И небо над Атлантикой было ясным. Видно было на километры.
Встав у края кровати, я взяла бритву. Запах пены для бритья был знаком мне, как влажный воздух Флориды.
– Как вы тут справлялись без меня? – спросила я.
– Без тебя все не так, – ответил он.
Я окунула бритву в мисочку с водой и осторожно выбрила ему челюсть и подбородок.
– Дома хорошо. Но и в поездке было очень интересно. Я многое узнала. – Я замолчала, сконцентрировавшись на том, что делала, потом сполоснула бритву и несколько раз постучала ей по краю мисочки, прежде чем продолжить. – Папа, нам надо поговорить.
Его кадык дернулся, и я посмотрела ему в глаза. Он озабоченно прищурился.
Или я увидела страх в его взгляде?
Прежде чем сказать еще хоть слово, я закончила бритье и насухо вытерла ему лицо мягким полотенцем. Все это время он тоже молчал.
Убрав бритвенные принадлежности, я снова села.
– Я хочу поговорить с тобой об очень важном, – наконец сказала я. – Но сначала ты должен кое-что узнать. На той неделе я сказала тебе неправду. Я сказала, что лечу в Лондон на конференцию, но это была ложь.
– Ложь?
– Да. Я летала не в Лондон. Я была в Италии.
Он крепко сжал губы и нахмурил брови.
– Зачем?
– Потому что скончался Антон Кларк, – ответила я. – У него был сердечный приступ, и он умер.
Мой отец покраснел и несколько раз моргнул.
– Антон Кларк?..
Сделав глубокий вдох, я очень медленно произнесла:
– Папа… Пожалуйста. Ты знаешь, кто это. Не делай вид, что это не так.
Казалось, он лишился дара речи, так что, помолчав, я попыталась снова.
– Я знаю про Антона с тех пор, как умерла мама, – объяснила я. – За несколько часов до смерти она сказала мне, что он – мой настоящий отец, но умоляла меня сохранить это в тайне от тебя, потому что она боялась, что тебе будет очень больно, если ты узнаешь, что я не твоя дочь. – Я опустила голову. – Она знала, как ты любишь меня, и я тоже это знаю. Ты был мне чудесным отцом. – Сделав глубокий вдох, я снова посмотрела на него. – Но ты же знал правду все это время, верно? Только делал вид, что не знаешь. Почему?
У него дернулась челюсть, и он отвернулся, прижавшись щекой к подушке.
– Я не желаю разговаривать про Тоскану.
Я выпрямилась на стуле и взяла его за руку.
– Мне очень жаль. Я знаю, что тебе неприятно об этом вспоминать, но нам надо поговорить об этом.
– Не знаю, для чего ты это делаешь, – пробормотал он. – Зачем ты начала этот разговор.
Я могла только попытаться по возможности объяснить ситуацию, потому что нам надо было хотя бы сейчас быть честными друг с другом. Я так устала ему врать.
– Папа, я понимаю, что это нелегко, но я должна понимать, что тебе известно и что ты думал и чувствовал все эти годы.
– Какая разница?
– Разница в том, что я тебя люблю, – сказала я. – И в том, что я очень сердита за то, что ты не впускал Антона в мою жизнь. Если мы собираемся продолжить, я должна понимать, что у тебя на сердце… И что в голове.
Он замотал головой и зажмурился.
Я попыталась снова.
– Я понимаю, что это должно быть очень тяжело, потому что мама предала тебя и ты растил дочь, которая была
