— Так вы мне не верите? — закричала женщина. — Слыхано ли, чтобы приходил человек и сам признавался в убийстве?
— И слыхано, и видано, — заверил ее Баркер.
Она изумленно замолчала; ее блестящие, невыразительные глазки перебегали с одного лица на другое. Баркер, иронически вздернув бровь, покосился на Гранта, но тот не обратил на это никакого внимания. Словно очнувшись от столбняка, он вдруг поднялся из-за стола и подошел к женщине.
— Снимите-ка на минутку перчатки, миссис Виллис, — произнес он.
— Ну вот: это уже похоже на дело, — сказала она, выполняя его просьбу. — Я знаю, что вы ищете, только он уже почти прошел.
И она вытянула вперед левую руку. Сбоку на указательном пальце огрубевшей от работы руки был зарубцевавшийся, но достаточно заметный след от рваной ранки. Грант шумно вздохнул. Подошел Баркер и тоже стал рассматривать шрам.
— Но скажите, миссис Виллис, — спросил он, — зачем вам понадобилось убивать Соррела?
— Не ваше дело. Я убила его, и этого довольно.
— Боюсь, что этого не довольно. Шрам у вас на пальце еще не доказывает, что вы причастны к смерти Соррела.
— Но говорю же вам: я его порешила. Почему вы мне не верите? Убила маленьким ножом, который привез муж из Испании.
— Вы говорите, что убили, но у нас нет доказательств, что это так на самом деле.
Женщина с презрением взглянула на обоих.
— Послушаешь вас — и не поверишь, что вы полицейские, — изрекла она. — Если б не паренек, которого вы поймали, так я бы прямо сейчас поднялась и отправилась обратно домой. Никогда еще не встречала таких тупарей-полицейских! Что вам еще надо? Я же призналась!
— Нам много еще чего надо, — вмешался Баркер. — Скажите, например, как вы могли убить Соррела, если стояли в очереди впереди него?
— А я не впереди стояла, а сразу за ним. Все время там была, пока люди не стали напирать. Вот тогда я проткнула его ножом и протиснулась вперед, чтобы он сразу не завалился.
Баркер перестал улыбаться и впервые пристально поглядел на женщину:
— Что ж такого вам сделал Соррел, что вы решили проткнуть его ножом?
— Ничего. Но его нужно было убрать, вот я его и убрала.
— Вы знали его?
— Да.
— И как долго вы его знали?
Что-то в его голосе заставило ее помедлить с ответом.
— Долго, — наконец произнесла она.
— Он чем-нибудь вас обидел?
Но ее и без того тонкие губы сомкнулись еще крепче. Баркер в некоторой растерянности поглядел на нее и, как понял Грант, решил переменить тактику.
— Что ж, очень сожалею, миссис Виллис, — сказал он, — но мы не можем принять на веру ваш рассказ. Похоже, что вы его сочинили с начала и до конца. Наверное, вы слишком переживали из-за всей этой истории. Поверьте, так часто случается — человек никак не может забыть про какое-нибудь злодеяние, и постепенно ему начинает казаться, будто он сам его совершил. Возвращайтесь-ка лучше домой и выкиньте все это из головы.
Как Баркер и рассчитывал, это заставило ее раскрыть рот. На ее красном лице появилось обеспокоенное выражение; хитрые черные глаза обратились на Гранта, и она сказала:
— Кто вы такой, я не знаю, а вот инспектор Грант — тот мне верит.
— Это мой шеф, начальник уголовного отдела Баркер, — объяснил Грант. — Вы должны рассказать ему значительно больше того, что уже сказали, если хотите, чтобы он вам поверил.
От нее не ускользнул строгий тон, которым это было произнесено, и, прежде чем она успела собраться с мыслями, Баркер повторил прежний вопрос:
— Почему вы убили Соррела? Пока вы не назовете достаточно веской причины, у нас нет оснований вам верить. Ничто не говорит о вашей причастности к убийству, кроме этого шрама. Полагаю, он и навел вас на идею выдумать всю эту историю о себе.
— При чем тут шрам? Вы что — принимаете меня за полоумную?! Ничего подобного. Я в полном уме, я рассказала про то, как это сделала. Неужели вам этого мало?
— Конечно, мало. Историю про то, как вы это сделали, вы тоже вполне могли придумать. Доказательства, понимаете? Нам нужны доказательства!
— У меня дома — ножны от кинжала! — торжествующе проговорила она. — Вот вам ваши доказательства!
— Боюсь, что и это не то, что нам нужно, — отозвался Баркер с хорошо разыгранным сожалением. — Ножны от кинжала могут найтись дома у кого угодно. Мы не можем вам верить, пока вы не скажете нам, почему именно вы пожелали убить Соррела.
— Хорошо. Я скажу, если уж вам так это надо, — произнесла она после тягостного молчания. — Я убила его, потому что он хотел застрелить мою Рози.
— Кто эта Рози?
— Моя дочка.
— Почему он хотел ее застрелить?
— Потому что она больше не желала его знать.
— Дочь живет вместе с вами?
— Нет.
— Тогда, может, вы сообщите мне ее адрес?
— Нет, не сообщу. Она уехала за границу.
— Но если она уехала за границу, каким образом Соррел мог причинить ей вред?
— Когда я убивала Соррела, она еще находилась здесь.
— В таком случае… — начал Баркер, но тут его перебил Грант.
— Миссис Виллис, — раздельно произнес он, — ваша дочь — это Рей Маркейбл?
Со стремительностью, невероятной, казалось бы, для ее грузного тела, женщина вскочила на ноги. Ее тонкие губы разжались, и она начала издавать какие-то нечленораздельные звуки.
— Сядьте, — мягко сказал Грант и помог ей снова опуститься на стул. — Успокойтесь и расскажите все с самого начала. Спешить нам некуда.
— Как вы узнали? — первым делом спросила она, приходя в себя. — Как догадались?
— Почему вы решили, что Соррел хочет причинить зло вашей дочери? — вместо ответа задал Грант следующий вопрос.
— Потому что я тут недавно встретилась с ним на улице. До этого я его тыщу лет не видала, и тут я возьми ему да и брякни про то, что Рози уезжает в Америку. А он мне: «Я тоже еду». Мне сразу стало не по себе — уж я-то знала, как он Рози надоел. А тут он еще странно эдак улыбается и говорит: «Правда, это еще точно не решено. Во всяком случае, мы либо едем вместе, либо не поедет ни она, ни я». Тогда я говорю, как это, мол, надо понимать? У Рози — контракт, она его нарушать не будет. А он: «Со мной у нее контракт гораздо раньше заключен. Вам не кажется, что она тоже не должна бы нарушать его?» «Не валяй дурака, — сказала я, — то было, когда у вас еще молоко на губах не обсохло», а он опять не по-хорошему так улыбнулся и говорит: «Нет уж: куда она — туда и я. Только вместе». И ушел.
— Когда это произошло?
— Три недели назад — в пятницу.
