В этот момент Вася каждый раз вспоминал про Инну Бендер (как она там? Где? Что делает?), демонстративно (прежде всего для самого себя) погружаясь в «личные воспоминания», которые только и можно противопоставить всем этим игрищам коллективной агрессии, так незатейливо проступающей в «шлягерах прошлого лета».
Шлягеры позапрошлого лета
Дабы лишний раз не скандалить с друзьями и не выходить из себя, Вася прятался от неприятных ассоциаций в воспоминания, кутался в них, как в меха. Советская культура, сопровождавшая человека от рождения и до смерти, была бедна, однообразна и поэтому ритуальна, из-за чего на любые поводы легко находились следы из прошлых лет.
Ситуации накладывались одна на другую, и вот уже, отстранившись от «купи-продай» Хворостовского, намеренно изображавшего из себя во время исполнения этих песен двухмерный советский плакат про «молодость мира», Вася вытягивал из себя нехитрые сцены школьных лет, хотя бы слегка и подёрнутых дымкой неконкретности, возникшей после двухгодичного армейского антракта. Инну Бендер, её кудрявого отца и вечно бледную Берту, раздобревшую в бёдрах Соркину, цветущий кланчик первого подъезда, цветочный венок одноклассниц, окончательно уплывших за непроницаемый занавес. Мысленным взором Вася видел, как Вигелина, Сединкина, Зализовская, Земфира Адгамова и медалистка Журавленция точно в последний вагон прыгают на льдину, откалывающуюся от настоящего.
Он видит рядом с ними директора школы Чадина А. А., похожего на спивающегося Ван Клиберна, Петровну, мадам Котангенс и самого лучистого в школе человека – Татьяну Павловну Лотц. Гришу Зайцева, Живтяка и Смолина, близняшек Салунов. Он видит маминых подруг Аллу Фишееву и Крохалёву, семейство Макиных и даже Ильдара Ахметова.
Живые люди на этой льдине, уходящей к линии горизонта, постепенно перемешиваются с мёртвыми, так как Вася видит Юру-дурачка и Алика Юмасултанова, деда Савелия видит и Семыкина с шнурком на шее, любимую мамину подругу Веру Заварухину и кого-то ещё, кого вспомнить не может. Или не хочет, чтобы не испугаться. Ведь когда началась Перестройка, люди, увлечённые водоворотом перемен, практически перестали умирать, даже от старости. Точно всем стало интересно, что же будет дальше, и это даёт силы жить самым ветхим старухам с аллеи пенсионеров.
Небывалый дар чудес
Вася вдруг вспоминает дядю Петю Пушкарёва и застенчивого боксёра Фугаева, бабку Парашу, её дочку Любку. И, чтоб поскорей уйти от этого настойчиво разрастающегося погоста в сторону, он выкликает жизнерадостную, вечно улыбающуюся Алку Михееву, мгновенно уехавшую в Голландию по «программе репатриации», как это только стало возможным. Выкликает и мамину подругу Минну Ивановну Кромм, эмигрировавшую в Германию и, получается, под старость лет начавшую новую жизнь с абсолютного нуля. Светку Тургояк и её мужа Игоря, по следам Романа Владимировича рванувших в Израиль, где им не понравилось, после чего они отправились искать счастья в Канаду, а это так далеко, будто в открытом космосе, – письмо идёт пару месяцев, поэтому переписываться с ними бессмысленно, а по телефону говорить – дорого. Да и не дозвонишься, как Маруся им с Пушкаренцией взахлёб рассказывала. Бедная, бедная Руфина Дмитриевна.
