Зимава собиралась гораздо медленнее и спокойнее. Разобрала и разложила одежды, застелила постель. Потом, напевая, накинула на себя рубашку, влезла по очереди в три юбки, потом надела сарафан, разгладила по телу. На плечи накинула бежевую кофту с коротким рукавом, оглянулась на постель. Уходить не хотелось. Хотелось пережить невероятный взрыв лешего еще раз. Кто бы мог подумать, что в этой угрюмой и размеренной нежити может быть столько страсти!
— Лада, Лада, великая Лада! — выдохнула Зимава. — Спасибо тебе, Лада, за это проклятие. Великая Лада, какая же я счастливая!
Грудь неожиданно обожгло прикосновение почти забытой ладанки. Девушка вытянула ее на свет, вытряхнула на ладонь цветок папоротника.
— Да, помню. Я обещала, — улыбнулась она и вставила цветок себе в волосы.
Сознание ненадолго помутилось, словно девушка слишком резко встала с корточек, в животе появилась легкая тошнота. Зимава увидела перед собой увешанную торбами, туесами и травяными пучками жердяную стену. Выше тянулась крыша из таких же тонких, в руку, жердей. И везде, куда падал взгляд, сохли корешки, вялились шкурки, покачивались связки мяты, болиголова, сон-травы, ромашки и зверобоя. У нее почему-то вдруг страшно заболела поясница, замерзли ноги, пульсирующе заныло плечо. Уже догадываясь, но еще не веря в случившееся, девушка медленно подняла руку, увидела покрытую серыми старческими пятнами скрюченную лапу и закричала от ужаса.
* * *
Избор встретил вербовщика еще далеко до священной рощи, на ведущей к ней дороге.
— Как ты вовремя! — обрадовался он. — Радогост как раз завершил обряд жертвы Триглаве в благодарность за богатый урожай и ушел к себе отдыхать. Давай я тебя округ к нему проведу, ибо в святилище ныне люда слишком много.
— Странно, — удивился вербовщик, сворачивая вслед за волхвом на траву. — В городе тихо. Нечто не знают о торжествах?
— Богине земли Триглаве, богу плодородия Яриле, да еще богу времен года Коляде селяне больше поклоняются, — пояснил Избор. — Их достаток от урожаев зависит. Ну, и Велесу, скотьему богу, конечно. Горожане же от ремесла живут, им Даждьбог, Похвист и Макошь ближе. Чтобы торговля богатой была и умение родовое в руках удержалось.
Они обогнули рощу по широкой дуге, зашли к холму с другой стороны, пробрались по узкому лазу через густые заросли красной смородины, и только теперь гость смог разглядеть жилища волхвов и жриц. Точнее, предположил, что часть землянок принадлежит женщинам: знахаркам и служительницам богинь.
Разглядеть эти дома было трудно даже вблизи. Утонувшие в склоне холма, они выпирали наружу лишь самым краем толстой двускатной крыши, собранной из пяти-шести слоев жердей, переложенных соломой. А поскольку возраст землянок исчислялся самое меньшее десятками лет — крыши успели зарасти травой и кустами и совершенно не выделялись на общем фоне. Сверху, от святилища, их наверняка вообще никто никогда не замечал.
— Сюда, — указал Избор на один из скатов, первым нырнул под закрывающую вход кошму. Ротгкхон шагнул следом, остановился у порога, давая глазам время привыкнуть к полумраку.
Первое, что бросилось в глаза — это огонь, пляшущий в очаге, который был выкопан прямо в дальней от склона стене. Дыма по землянке не ползло, а значит, там же, в склоне, была прокопана и труба. Не самая экономичная из возможных топок — но внутри было тепло. В длину землянка имела шагов десять, в ширину — чуть больше пяти. Справа от входа виднелась застеленная овчиной постель. Тоже выкопанная, а не сколоченная из дерева. Еще здесь стояли несколько высоких чурбаков, служащих стульями, выемка со стопкой мисок и двумя ковшами — явно стол. Остальную стену укрывала кошма. Однако в здешнем мире войлочное полотно предметом роскоши точно не являлось.
Старый волхв поворошил длинной палкой дрова в печи, повернулся к гостю, не вставая с чурбака:
— Доброго тебе дня, иноземец, — прокряхтел он. — Не обидишься, коли я при беседе нашей так посижу? Поясница чегой-то разболелась сегодня. Хочу у огня погреть — может, и отпустит.
— Нечто знахарки залечить не могут? — удивился Ротгкхон. — Избор сказывал, знающи они зело в Муроме, от любого недуга исцелят.
— Супротив старости, Лесослав, лекарства нет.
— Долгих тебе лет жизни, мудрый Радогост, — ответил вербовщик. — Не похож ты на глубокого старика.
— Боги берегут мое здоровье, иноземец, оттого и кажусь моложе, нежели должен. Однако же Мару не обманешь. Час свой отмерен каждому. Избор, подай мой посох. Тяжело спину держать, ни на что не опираясь.
— Ради поясницы богиня смерти не приходит, — подошел ближе вербовщик. — Мыслю я, годы твои еще не сосчитаны, мудрый Радогост.
— Мудрый оттого, что любопытный, — опершись обеими руками на посох, усмехнулся волхв. — Завсегда искал, где чего нового узнать можно. Ты же, иноземец, и вовсе кладезью тайн великих показался. Особливо после хитростей своих счетных, коими намедни меня и княжича удивлял. Вестимо, добрался ты до нас из мест неведомых, далеких, о коих мы и не слышали. Расскажи мне о них, Лесослав. Кто правит в княжестве твоем, что за боги вам ведомы, чего ищешь в краях наших?
— На землю русскую спустился я с небес высоких, служу там Сварогу великому, прародителю семени нашего, ищу же я ратников храбрых, что готовы служить повелителю моему с той же отвагой и честностью, с которой я служу, слову своему и совести не изменяя. И желаю я призвать на службу эту княжича муромского Святогора со всей его дружиной. Желаю, чтобы в походе этом славы он добился и богатства и вернулся назад в добром здравии со своим воинством.
— От оно, стало быть, как, — вскинул брови седой волхв. — Этакие чудеса сказываешь, и без сомнения малого. Мыслил я, посланники богов, что ко мне явиться могут, иначе совсем с виду окажутся.
— Ты ведь мудрейший из мудрых, Радогост! — подступив, присел перед волхвом Ротгкхон, — ты умеешь отличать правду от лжи. Посмотри мне в глаза и ответь, разве я лгу? Правду я сказываю али нет?
— Болезен я ныне — тайну сию разгадывать, — поморщился старик. — Не с руки. Лучше мы честность твою зельем проверим. Избор, налей ему настоя из кувшина, что на полке у свитков стоит, да проследи, чтобы весь корец до дна осушил.
Юный волхв приподнял кошму, достал горшок, наполнил один из деревянных ковшей, протянул гостю. Вербовщик решительно выпил зелье, странно захолодившее горло, невольно закашлялся, потом взял себя в руки и вскинул кулак:
— Клянусь, что говорю правду и только правду. Я спустился с небес в поисках храбрых воинов, я желаю взять на службу своему правителю Святогора вместе со всей дружиной, намерен честно заплатить ему всю плату без обмана и уверен, что он вернется назад со славой и без особых потерь среди ратников. Вот… — Он опустил кулак. — Все честно и без утайки…
Ротгкхон оглянулся на Избора и поинтересовался:
— Если бы я соврал, что бы случилось? Начал бы икать или животом мучиться?
— Ничего, — улыбнулся Радогост. — Это был мятный отвар. Но то, что ты выпил его без колебаний, значит многое. Чую я, лукавишь ты в чем-то хитро… Ну, да честно и без утайки никто средь смертных всего не сказывает. У каждого своя тайна имеется. В главном ты, понятно, не врешь. Сгубить дружину муромскую не намерен, и пришел с неба… Видел не раз я богов наших, приходили по зову, беседовали. Иные гневались, иные добром и мудростью делились. Но токмо чтобы без молитв и вдали от святилища — первый раз такое узрел. Да еще чтобы посланец божий в дружину нанялся и службу вровень с прочими смертными нес.
