Слуга тотчас понял, что имеет дело со знатной дамой, несмотря на ее скромное траурное платье. Низко поклонясь, провел он дам в малую залу, смежную со стеклянной галереей, выходящей в сад, и ушел, чтобы послать за каретой по данному адресу.
Пасмурная тетя Адель с озабоченным видом подошла к окну и барабанила пальцами по стеклу. Валерия же, не понимая, что означает смущенный и озабоченный вид тети Адели, уселась в кресло, довольная тем, что им удалось укрыться от проливного дождя, который с шумом хлестал по железной крыше галереи. В эту минуту на галерею из сада вбежал маленький мальчик, с хохотом стряхивая свою шляпу, с которой лила вода, а за ним дама средних лет.
— Амедей, Амедей, дайте я ее оботру. Подождите!— говорила она, стараясь поймать мальчика.
Но мальчик убежал, громко смеясь, и в несколько прыжков очутился в зале. При виде незнакомых дам он остановился и в смущении глядел на Валерию, которая, вскрикнув, поднялась с кресла.
— Амедей!—пробормотала она.
На выразительном лице ребенка вспыхнуло сперва удивление, а потом восторженная радость. Он вспомнил:
— Мама! Милая мама! Наконец-то ты приехала.
Он бросился на шею Валерии и душил ее в своих объятиях. Этот крик счастья, вырвавшийся из груди отвергнутого ею ребенка, и его ласки, доказывавшие, что отсутствие ее оставило в жизни ребенка пустоту, которую ничего не могло заполнить, вызвало из глубины души молодой женщины всю силу материнского чувства, так долго подавляемого. Валерия дрожала и от волнения снова опустилась в кресло. Заливаясь слезами, она покрывала ребенка горячими поцелуями.
Растроганная тетя Адель и гувернантка ушли в соседнюю комнату, чтобы не стеснять мать и ребенка. Амедей, впрочем, скоро успокоился и начал без умолку болтать, как бы желая наверстать упущенное из-за разлуки время. Он рассказывал матери все, что составляло интерес его ребячьей жизни: игры с отцом, первоначальные уроки, катание на осле «идеальной» доброты, рассказал он, какие у него игрушки, какие забавы, описал трагическую смерть любимого кролика и т. д.
— О чем ты плачешь, мама?—спросил он, наконец, заметив, что слезы не перестают литься из глаз Валерии.— Теперь мы все будем вместе. Боже мой, как папа обрадуется, когда увидит тебя! Он сию минуту должен прийти.
Эти простодушные слова напомнили Валерии действительность, и она быстро встала.
— Дорогое дитя мое, я не могу оставаться здесь, и сейчас уеду, а ты будешь часто-часто приходить ко мне. Я тут близко живу, и ты увидишь, как нам будет весело.
Лицо Амедея вспыхнуло, и черные глаза засверкали.
— И ты думаешь, что я тебя отпущу? Не воображай.— И крепко схватил мать за руки.— Ты останешься со мной, а придет папа и тоже запретит тебе уходить.
В эту минуту вошел лакей и доложил, что карета прислана.
— Будь умником, мой голубчик, ты видишь, за мной приехали, но обещаю тебе, что приеду опять,— говорила Валерия, стараясь высвободиться из рук ребенка.
Но Амедей не слушал никаких доводов и не поддавался самым блестящим обещаниям. Со слезами и криком цеплялся он за платье матери, и гувернантка силой оттащила его и унесла, несмотря на его отчаянное сопротивление.
Крайне взволнованная, села Валерия в карету и всю дорогу не обмолвилась ни единым словом с тетей Адель, которая тоже погрузилась в свои думы.
В положенный час княгине доложили, что лодка готова, первой ее мыслью было отказаться, но она одумалась и сказала:
— Хорошо, сейчас выйду.
Она рассудила, что эта уединенная прогулка успокоит ее нервы и тогда, быть может, она будет в состоянии написать Раулю, чтобы просить его присылать к ней иногда ребенка, так как с самим князем она решила не видеться.
— Ты сделаешь мне большое одолжение,— сказала тетя Адель,— если поедешь сегодня одна или с горничной. Я так утомилась нашей утренней прогулкой, что положительно не в силах ехать с тобой и тотчас же лягу в постель.
Валерия не возражала. Она жаждала побыть одна и тащить с собой горничную не хотела, а гребец был для нее ничто.
По мере того, как лодка все дальше и дальше плыла по зеркальной поверхности озера, лихорадочное волнение Валерии сменилось грустью. Она глядела на огонек, светившийся в окнах виллы, занимаемой князем. Там был ее ребенок. Случайно или нарочно поселился Рауль рядом с ней? Преследует ли он еще намерение помириться? Какая причина вернула любовь к сыну и доверие к ней? Она вспомнила отчаянный плач Амедея, сердце ее сжалось, и из глаз хлынул« слезы.
— Увы, отчего все так сложилось?
Уйдя в свои мысли, она не замечала того, что лодка плыла все тише и тише и наконец совсем остановилась. Точно так же она не замечала, что конец ее манто свесился за борт и купался в воде. В эту минуту гребец наклонился, вытащил замоченный конец и положил его на скамью. Валерия невольно взглянула на его руку, и сердце ее замерло: то была выхоленная белая рука, с тонкими пальцами, и на мизинце, при свете луны, сверкал знакомый ей перстень, который его смущенный хозяин позабыл на этот раз спрятать. Глухо вскрикнув, наклонилась она вперед и встретила страстный взгляд Рауля, который снял шляпу и простирал к ней руки. Конечно, костюм и отпущенная за это время борода очень его изменили, но все же, как могла она не узнать его раньше?
Валерия быстро откинулась назад, и лицо ее вспыхнуло.
— Меня предали, обманули! — воскликнула она, вся вспыхнув.
— Тебе нечего бояться, кроме моей просьбы простить и забыть прошлое! — ответил Рауль.— Да, я приехал сюда, чтобы видеть тебя. Сегодня я узнал, что ты нечаянно была у меня, и я решился, не медля далее, приступить к развязке. Благословенная случайность устроила, что ты сегодня одна, и теперь я умоляю тебя: вернись ко мне, дай мне загладить прошлое и моей любовью заглушить несправедливое подозрение, которым я тебя оскорбил.
— Неужели ты думаешь, что пропасть, которую ты разверз между нами, могут уничтожить несколько ласковых слов? — с горечью проговорила она.— Разве я могу забыть ту ужасную минуту, когда ты поставил меня перед семейным судом, обвиняя в измене, и заявил, что лишь просьба твоей покойной матери спасла меня от публичного скандала. Нет, нет, сердце мое содрогается при этом воспоминании. Я клялась тебе в невиновности, а ты не поверил! При малейшей случайности ты будешь снова топтать меня ногами.
— Валерия, я слеп, как и все люди, а между тем все, по-видимому, обвиняло тебя. Но если ты так упорно отвергаешь мою просьбу, значит ты никогда не любила меня. Ужели ты никогда не чувствовала потребность увидеть меня и не сознавала, что Амедею нужна мать? И слезы твоего единственного ребенка ужели не трогают тебя?
— Нет, это ты никогда не любил! Я поняла это в ту минуту, когда ты бросил меня, умирающую, на посмешище людям. Истинная, глубокая любовь способна верить, несмотря на внешние улики, а ведь доводы и подозрения остались все те же. Разве ты добыл какое-нибудь доказательство, меня оправдывающее?
