В погребе для какао Зофия Хелена вытащила листок из середины висевшего там планшета и принялась рвать его на части. Потолочную лампу она не зажигала, трудилась при тусклом свете фонаря, каждую секунду с замиранием сердца ожидая, что вот-вот кто-нибудь из работников фабрики Ноймана спустится и застукает ее здесь. На одном клочке она написала:
Написав то же самое на всех остальных, Зофи сунула их в карман, планшет повесила на место. Взяла фонарь, нырнула в дыру под деревянной лестницей и по приставной лестнице полезла вниз, в подземелье. Там она сложила одну из записочек пополам и подвесила к веревочной ступени.
В подземелье она всунула записочку между лепестками восьмиугольного железного люка наверху винтовой лестницы. Затем поспешила к крипте под собором Святого Стефана, спрятала записочку там. Еще одну в подвале монастыря. В талмудической школе. Так, какие еще места показывал ей Штефан?
С последней запиской она побежала взглянуть, как далеко продвинулся в очереди дедушка. Ага, время еще есть.
Снова выхватив из кармана пальто фонарь, она кинулась к тоннелям, которые вели на ту сторону канала, отделявшего город от Леопольдштадта, почти к самой квартире, где теперь жила мать Штефана.
Двоичный код
Зофия Хелена подбежала к началу очереди в синагоге, где ее дед с Иоганной и Вальтером стоял за женщиной с фиалковыми глазами и бабушкой рыжей внучки.
– Ах, Зофия Хелена! – вскрикнул дед.
Люди в очереди обернулись. Зофи ожидала, что бабушка рыжеволосой девочки сейчас скажет ему «Ш-ш-ш!», как уже много раз говорила своей внучке. Даже волонтеры у регистрационных столов и другие, с планшетами в руках, и те нахмурились, услышав крик деда.
Когда бабушку с внучкой позвали к одному из столов, дед усадил Иоганну, достал платок и принялся вытирать лицо старшей внучке. Красавицу с фиалковыми глазами тоже вызвали, она подошла ко второму столу.
– Я все обыскала, – говорила деду Зофи. – И везде оставила записки. Я знаю, он будет здесь через несколько минут. Надо просто подождать, как ты мне говорил…
– Некогда ждать, Зофи, – сказал дед. – Времени больше нет.
Бабушка рыжей внучки требовала, чтобы ей объяснили, почему детям обязательно пускаться в путь в Шаббат. Молодая мать за другим столом плакала, а женщина, та самая, в желтых перчатках, которая так внимательно разглядывала их в очереди, терпеливо утешала ее, говоря, что ей очень, очень жаль, но первый транспорт не возьмет младенцев. С этими словами она взяла молодую мать за руку и мягко отвела ее от стола.
– Нам не хватит времени, чтобы организовать присмотр за малышами, – говорила она. – Дети должны быть не моложе четырех лет. Не моложе четырех и не старше семнадцати.
Четыре, квадрат самого малого простого числа. Зофи погрузилась в дарящий успокоение мир цифр. Семнадцать, сумма четырех первых простых чисел и единственного простого, которое само является суммой четырех последовательных простых.
Помощница за столом сделала деду и Зофи знак подойти к ней, представилась как фрау Гроссман и подала дедушке какие-то документы для заполнения. Он взял два – для Иоганны и Вальтера, – а третий протянул Зофи, чтобы она сама заполнила его.
Дедушка попросил еще четвертый документ, для брата Вальтера, который, как он надеялся, вот-вот подойдет. На что фрау Гроссман ответила, что может регистрировать только тех детей, которые уже здесь.
Зофи рисовала каракули на оборотной стороне своего формуляра, нарочно затягивая время, чтобы успел подойти Штефан.
– Маленькая девочка не еврейка? – спросила дедушку фрау Гроссман.
– Нет, но…
– И ей всего три, – добавила фрау Гроссман.
– В марте ей будет четыре, а ее сестра…
– Извините, герр, – перебила его женщина. – Мальчик – еврей?
Фрау Гроссман бросила нетерпеливый взгляд на Зофи, которая, обернувшись через плечо, поймала на себе еще и напряженный взгляд женщины с фиалковыми глазами, после чего, совсем обескураженная, перевернула формуляр и стала его заполнять. Штефана нигде не было видно.
Мужчина за соседним столом уговаривал бабушку рыжеволосой внучки:
– Да, я понимаю, выбор, конечно, жестокий, но этот транспорт уходит в субботу. Будьте уверены, день выбирали не мы. Однако вы должны либо записать вашу внучку сейчас, либо отойти в сторону и дать место другим. Если хотя бы один из зарегистрированных ехать откажется, все шестьсот останутся в Вене.
– Извините, – сказала деду фрау Гроссман, – но мы принимаем данные только еврейских детей. Неевреи…
– Но мы стояли в очереди целых четыре часа, – возразил ей дед. – И мы привели сюда еврейского мальчика, который уже потерял отца и чья мама очень больна. Мы же не могли стоять в две очереди сразу!
– Тем не менее…
– Мать моих внучек арестовали только за то, что она писала правду!
Женщина в желтых перчатках подошла к ним и протянула руку за бумагами деда:
– Все хорошо, фрау Гроссман. Может быть, я смогу помочь герру?..
– Пергер. Отто Пергер, – ответил дедушка, стараясь говорить спокойно.
– А я Труус Висмюллер, герр Пергер, – сказала женщина и обратилась к помощнице: – Сколько уже?
