— Настя, — крикнул Никита с крыши. — Смотри, как я могу!
И на конек встал! Вот догоню, как слезет, и точно отлуплю! Или скажу, что нервничаю, а оба идеальных свято верили в то, что нервничать мне нельзя, чем я и пользовалась. Из-за событий лета ремонт дома отложился, стояла моя избушка с прикрытой рубероидом крышей. Зато сейчас мужики взялись за дело, да ещё и своими руками. Никита, дядя Ваня и папа торчали наверху, откуда то и дело доносились визг пилы и шум шуруповерта. Егор томился — тоже хотел на крышу, но не пропадать же моей картошке!
— Я нервничаю! — крикнула я в ответ.
Никита вздохнул и с конька слез. Точнее, на него уселся, но я возмущаться не стала. Так, вроде, сцепки с поверхностью у него больше, упасть не должен, а давить я на ребёнка не хочу. За забором жалобно проблеял Сахарок — безжалостная теть Лена привязала его к нему верёвкой.
— Уже две недели не приходил, — вздохнула я. — Наверное, этот козёл меня разлюбил.
— Козёл же, что ты от него хочешь, — Егор подозрительно покосился на теть Лену, которая стояла с моей мамой и обмывала кости всем соседям.
Самое подозрительное — теть Лена ответила таким же заговорщическим взглядом. Эти двое точно от меня что-то скрывают! Заросли малины пополам с крапивой затряслись, из них показалась белая, уже рогатая голова — перегрыз-таки. Увидел меня и громко заблеял, приветствуя. Раньше прижимался к ногам, а теперь проблемно — рога выросли. Впрочем, существом он был беззлобным, но склонным к приключениям. Увидел теть Лену, и с топотом метнулся в сторону, пока опять не привязала.
— Вернёмся, — сказал Егор, вонзая лопату в землю, — будет лежать на пороге и изображать собаку.
— Ну и ладно. Отвезешь обратно, вам не привыкать.
— Господи, даже соседи привыкли! Это меня пугает… Ведро наполнил, пойду за вторым схожу. Можешь считать, что картошка уродилась.
Поставил рядом со мной ведро и ушёл в дом. Я поглядела на картошку — крупная, красивая. Взяла одну в руки. Шкурка тонкая, нежная, розовая, припорошена землёй. Понюхала — господи, как вкусно пахнет! У меня рот слюной наполнился, так хотелось вонзить зубы в хрусткую мякоть сырой картофелины. Вот вернусь домой, помою хорошенько, отрежу кусочек и съем.
Егор подошёл мягко, неслышно. Обнял меня со спины. Он тоже землёй пах, немножко потом от активного физического труда, и солнцем. А ещё пах моим мужчиной — тоже непередаваемо вкусно.
— Мечтаешь сожрать её сырой? — спросил он в самое ухо, и по коже побежали мурашки.
— Ага, — призналась я.
— Извращенка. Моя.
И поцеловал меня в висок. И так хорошо стало, что даже мечты о картофелине отодвинулись на задний план. Правда, ненадолго.
Эпилог второй. ЕгорПо крыше тарабанил дождь. Вроде весна, а на улице черт знает что. И я даже знаю, почему — Настька куксится. Обиделась. Я сидел в кабинете один, спрятался. И от обиженной Насти, и от дождя, и от кота, который из маленькой милой прелести превратился в огромную наглую скотину. Управу на него могла найти только Саша. Если честно, Сашу он даже боялся.
В бокале плескался виски со льдом. Пить мне не хотелось, лёд уже почти растаял, но из упрямства я все сидел и цедил такую холодную и, одновременно, обжигающую жидкость. Дверь, скрипнув, открылась, отвлекая меня от меланхолии и от виски. Саша пришла.
Когда Настька была беременна, вбила себе в голову, что у неё родится мальчик. Непременно кареглазый. Чем ей голубой не угодил? Даже имя придумала — Саша. Пол мы не узнавали принципиально, и в роддоме нас ждал сюрприз — родилась девочка, но все равно Сашка.
Сашка мелкая, но упрямая — все сделала наперекор. Во-первых, родилась девочкой. Во-вторых, она неоспоримо голубоглазая и белобрысая — на Настю похожа, и мне это нравится. Я боялся, что если мама так ждала сына, то под влиянием Никитки дочка будет пацанкой, но она и тут удивила: моя маленькая принцесса — сама женственность, несмотря на свои пять лет. Ей нравится играть в куклы. Она обожает пушистые платья и туфельки. У неё куча альбомов со всяческими принцесками и мультяшками. И мне безумно нравится её баловать. Папы для этого и должны быть, а мама пусть воспитывает.
— Дождик идёт, — констатировало моё чудо и забралось ко мне на колени. — Отнеси меня к Машке, а? Там лужи.
Машка — это соседская дочь. Таня все же не зря босса совратила — их дочка всего на три месяца младше нашей. Девочки очень дружат, их мамы дружат, и я с соседом лажу. Иногда мы втихаря от жён пьём пиво. Может, это тоже дружба?
— Хорошо, — согласился я, — но только ненадолго, у них же маленький.
Таня родила ещё мальчика и обещала больше не рожать. Мне казалось, что Настя завидует, но мягко. С младенцем она возилась с удовольствием, буквально таяла, и жаловалась, что Сашка слишком быстро растёт — не нанянчилась.
— Зато буду спать спокойно. И никто не будет в три часа ночи требовать мою сиську. И не буду похожа на дирижабль к девятому месяцу, — успокаивала она себя.
А я был счастлив. И тем, что Настя по ночам спит рядом — можно обнять, уткнуться лицом в волосы… а можно этим не ограничиваться… Что дети здоровы. Никитка уже в подростковый возраст вступил. Пока, тьфу-тьфу, в пубертатного монстра не превратился. В бизнесе все наладилось — с Наташей все решили миром, дальше офиса ничего не ушло. А Наташа ушла, естественно. Я не настолько глуп, чтобы продолжать держать рядом того, кто однажды предал. Два года назад я все же выкупил долю Сергея и теперь владею всем единолично. Вовка руководит отпочковавшимся филиалом айтишников. Всё прекрасно. И не нужны нам дети больше.
— Я готова, — напомнила Саша.
В её руках огромный рюкзак, полный девчачьей дребедени. Я обулся, завернул Сашку в свою кожанку — она помещалась в неё целиком, и понёс к соседям. Там кутерьма. Тотошка, который теперь требует, чтобы его называли Антоном, уже в школу пошёл. Таня мечтает о лете, каникулах, и чтобы Машку с Тотошкой к бабушкам хоть на неделю.
— Через часик заберу! — крикнул я, не надеясь, что был услышанным.
Никиткаещё в школе — уроков у него теперь тьма тьмущая. Я поднялся наверх, к Насте. Сидит, и книгу читает. На меня не смотрит. Точно, обиделась. Хотя я и не сказал ничего такого, просто удивился. Сильно, нужно признать.
