— Тогда, возможно, вы захотите рассказать нам о своей ссоре с Розамундой за ночь до ее исчезновения, — сладко сказала я.
Она бросила пестик с громким треском. Стокер, стоящий рядом, тут же положил руку ей на локоть, его манера говорить стала нежной.
— Мертензия, я уверен, что это была какая-то ерунда, — начал он.
Мертензия уклонилась от его руки, глядя на него с внезапным подозрением.
— Вот как вы двое играете? Она швыряет обвинения, а вы приглаживаете взъерошенные перья?
Стокер не смотрел на меня.
— Я знаю, что так может казаться…
— Казаться! Вы ее создание, — сорвалось хлестко у нее с языка. — Танцуете под ее мелодию. Притворяетесь добрым, затаившись в ожидании, как паук.
— Вы не ответили на вопрос, — я резко потребовала внимания.
Она вернулась к своей работе, взяв пестик дрожащими пальцами.
— Да, мы поссорились. Розамунда наконец-то решила показать свое истинное лицо.
— Как?
Ее сопротивление выдохлось. Мертензия заговорила, растирая травы, глаза избегали встречаться с моими, спина наполовину повернулась к Стокеру:
— Розамунда сказала мне, что после женитьбы на ней Малкольма все будет иначе. Сказала, что у нее есть планы — на деревню, на домашнее хозяйство. Я ответила, что не против, если она захочет внести изменения в замок. Это ее право хозяйки. Пока у меня есть мой сад, я счастлива.
Ее голос дрогнул, и я увидела, как побелели костяшки пальцев, когда она растирала листья в порошок.
— Розамунда хотела ваш сад, не так ли?
— Все эти годы работы, и она хотела уничтожить его. Она хотела розы и пионы в саду, — сказала Мертензия, с силой выплевывая слова. — Хотела снести весь ядовитый сад, засадить все красивыми цветами вместо отвратительных ядовитых растений, которые ей были противны.
Голос Стокера был теплым и полон сочувствия:
— Должно быть, это было похоже на предательство.
— Так и было, — призналась она. Потом она неохотно посмотрела на него. — Я так надеялась, что у меня появится сестра. У меня никогда не было умения легко заводить друзей, a эти несколько коротких месяцев в школе мы были с Розамундой неразлучны. Но когда она приехала тем летом, чтобы остаться здесь, все отличалось от того, что я ожидала.
— Как? — мягко спросила я.
— Сложно сказать. Тибериус и Малкольм постоянно суетились вокруг нее, танцевали, катались на лошадях и соревновались в гребле. Она монополизировала их, но я не была удивлена. Между Тибериусом и Малкольмом всегда было здоровое соперничество. Типичная пара друзей, хвастающаяся победами. Когда Тибериус уехал, все стало тише. Я не замечала, что происходило с Малкольмом, все еще не верила, что из этого что-то выйдет. Он просто так гордился островом, а ей все было интересно.
Она посмотрела на грязный зеленый порошок в своей ступке.
— Я все испортила, — сказала Мертензия скучным голосом. Она бросила порошок в огонь и снова начала со свежей гроздью листьев.
— Затем они объявили о своей помолвке, и в течение нескольких недель Розамунда казалась другой, более спокойной. Я сталкивалась с ней иногда. Она часто сидела, погруженная в мысли. Когда она оставалась с Малкольмом, ее настроение менялось. В ней было какое-то безрассудство, некий дьявольский блеск в глазах, который я не могла понять. Я предполагала, что она утешится браком. У нее было все, что она когда-либо хотела. Но Розамунда никогда не была безмятежной. Или задумчивая тишина, или беспокойное веселье, ничего промежуточного. Ни настоящего счастья, ни подлинной любви к Малкольму. Я столкнулась с Розамундой за ночь до их свадьбы. Именно тогда она сказала мне, что я не должна беспокоиться о ней. У нее все было запланировано.
Руки Мертензии замерли. Когда она заговорила, ее голос был монотонным, глаза устремлены на невидимую точку вдаль.
— Розамунда говорила часами. Она рассказала мне все, что хотела сделать, каждый способ взять на себя ответственность за остров. Видите ли, я не понимала, как сильно она злилась на меня, когда мы учились в школе. Я думала, что мы были равны, несчастные маленькие девочки, связанные нашим несчастьем. Но Розамунда видела вещи по-другому. В ней была настороженность, которую я никогда не замечала, хрупкость. Это создало странную атмосферу тем летом. Воздух был тяжелым, как будто ожидался шторм. А потом я обнаружила, что она заняла мое место.
— Каким образом? — голос Стокера стал низким и уговаривающим.
— Забота о жителях острова всегда была обязанностью семьи. Моя мама делала это. После ее смерти, пока я не повзрослела, Тренни наносила визиты. Она учила меня, как упаковать корзины, что выбрать, чем обеспечить максимальный комфорт. Бульон с вином и яичным желтком для кормящей матери, желе из телячьей стопы для сломанной ноги, как я это делала сегодня. На острове не было очага, рядом с которым я не сидела, разогревала суп и вязала носки. Однажды я приготовила немного кошачьего когтя для старой миссис Полглаз. У нее ревматизм, и кошачий коготь — лучшее лекарство. Раньше я регулярно приносила ей бутылочку, но в то лето было так много дел, что я забыла про нее. Мне стало плохо, когда я поняла, сколько времени прошло. Я пошла в коттедж Полглазов. Когда я туда попала, Розамунда уже была там и читала миссис Полглаз. Она взяла бутылку тоника, что я приготовила, и принесла с собой. Когда я приехала, они весело смеялись. Это был первый из многих подобных случаев. В конце концов я запретила ей входить в кладовую, чтобы брать мои лекарства, но это не остановило ее. Она просто улыбнулась, как кошка со сливками, и занялась своими трюками. Она уговорила кухарку разливать по бутылкам суп, вязала шали, носила с собой книги. Люди начали говорить о том, насколько она вдумчива, насколько внимательна. Она даже занялась организацией цветов в церкви, срезала мои лучшие розы, не оставляя мне ни малейшего шанса. Куда бы я ни пошла, Розамунда попадала туда первой. Казалось, будто меня стирали. Вы видели, как это было с миссис Полглаз. Жители деревни боготворили ее. Я начала понимать, на что это будет похоже, когда она выйдет замуж за Малкольма. Здесь просто не было бы для меня места.
Мы со Стокером переглянулись. Мертензия, казалось, совершенно не осознавала, что только что призналась в мощном мотиве для убийства. Я почти незаметно кивнула, и он слегка двинулся вперед, стараясь не прикасаться к ней, говоря мягким медовым тоном, который всегда вызывал у меня дрожь в позвоночнике:
— Должно быть, она разбила ваше сердце. Вы не могли оставить Сан-Маддерн. Вы такая же часть этого места, как и само море.
Мертензия медленно кивнула, пестик снова выскользнул из ее рук. Слезы стояли в ее глазах, она повернулась, как-будто почти против воли, и спрятала лицо в его рубашке. Стокер обнял ее, крепко обхватив мускулистыми руками, бормоча что-то успокаивающее. Я не могла расслышать что — слова предназначались лишь для нее. Мертензия долго рыдала; затем ее плечи успокоились, и она расслабилась в его руках.
