Книга #в_чёрном_теле - Мария Долонь

Однажды вакуум прервался, и из той палаты стал ясно слышен хрип. Я вломился, вижу – Хозяин на полу, с петлёй на шее, лицо багровое, ртом воздух хватает. Верёвку от петли натягивает… Она! Видно, сила в тех руках была неженская.

Я вырвал верёвку и освободил ему горло. Он упал без сознания. Она отпрыгнула и вжалась в угол, не сводя с меня ненавидящих глаз. Я взглянул и обомлел: Одигитрия! Троеручица! Губы её, взгляд её. Только без младенца Христа и простоволосая – но она! Ярость в лице неожиданно улеглась, проступили скорбь и усталость. Она поднесла руки к вискам, словно бы стараясь унять мысли, и я увидел мерцание на щеках и почувствовал благость, как если бы рядом со мной разгорался животворящий огонь.

Вот когда пожалеешь, что слова сказать не можешь! Махнул три креста. Бог милостив, она поняла, что я её не трону.

Теперь Хозяин. Вытащил его в коридор, приволок дежурного доктора. Тот затрясся, стал звонить куда-то, появились санитары, уложили Хозяина на носилки, вошли в грузовой лифт. А я стоял с магнитной карточкой в руках и смотрел, как чёрная бездна поглотила его. Впервые за годы после войны я оказался предоставлен самому себе. Я был без Хозяина.

Вернулся к ней. Она так и сидела на полу в длинной казённой рубахе, тогда я снял куртку и отдал ей. Я знал все выходы в этой больнице, знал, где видеокамеры, – прошли слепыми зонами. Было, наверное, около трёх часов утра, последние минуты темноты. Мы вышли задним двором. Я желал коснуться её, но не мог, только незаметно потрогал край рубашки и тем успокоился. Улица таращилась на нас редкими жёлтыми окнами, шумели липы.

– Мне надо домой, – сказала она.

Я вытащил из-под рубашки крестик и показал, что буду молиться ей, как святой. Но она поняла меня по-своему.

– Молиться за меня не надо, не поможет. Мне от смертного греха не уйти.

Я всё ждал и не мог оставить её. Тогда она подошла вплотную и коснулась моей щеки. И то, что глубоко и безнадёжно молчало во мне, вдруг проснулось и запело на разные голоса, и ему вторили поднявшиеся с крыш тёмные птицы.

Остановилась старенькая «Шкода» с водителем, лысым дедком. Я дал ему денег, и она уехала. А сам бегом к Хозяину – жив ли?

Уже в сознании, он лежал на каталке и сделал слабый знак рукой, чтоб я наклонился.

– Кончи её. Сейчас ж… – Приступ кашля. Он сипел, лицо и шея наливались кровью.

Я замотал головой, показал, что в палате её нет. Он откашлялся и вцепился в меня взглядом, будто рысьим когтем.

– Врёшь. Куда она могла деться?

Подняли на ноги больничную охрану. Но никто нас не засёк. Куда им, соням!

– Вот что, – велел Хозяин. – Далеко она уйти не могла. Прочеши район, а не найдёшь – с сегодняшнего дня отправляйся на поиски.

Я пошёл в храм на литургию и усердно молился о нём, чтобы злые мысли его оставили, за здравие подал и долго стоял перед Смоленской Божьей Матерью, мучимый греховными мыслями, – искал в лике святом черты сходства с нею. Хоть и понимал, что напрасно это, не найду. Такое лишь на мгновение случается – увидеть живьём Царицу Небесную в земной женщине.

То, что Хозяин мой – великий грешник, я давно знаю. Но по большим делам и искушения большие посылаются, не мне его судить.

Я начал поиски. Думал предупредить, чтоб спряталась до поры до времени. Хозяин не отступится, он упёртый, но вмешались, как говорится, обстоятельства непреодолимой силы: по какому-то стрёмному делу ему пришлось делать ноги из страны. Уехал в Лондон. Я остался при доме – сына, Степана Валерьича, охранять. Через полгода Хозяин вернулся, дела, видно, опять в гору пошли. Начались поездки по стране, сменилась повестка дня капитально, и он не вспомнил про неё ни разу. Ну и слава богу, думаю.

Но я-то, конечно, ничего не забыл.

Через два года на Духов день прихожу в Донской монастырь. Отстоял службу и вышел на старое кладбище позади храма. Непривычно людно, даже суетно. А в сердцевине этой суеты, между чёрных каменных крестов стоит – она!

Я подошёл к толпе, не понимая, почему на неё все смотрят, приборов вокруг понатыкано, и вдруг дошло, что это снимают кино. Послышалось: «Стоп! Снято! Перерыв двадцать минут», – и толпа зашевелилась, заурчала. Какой-то тип в белой футболке показал большой палец:

– Эй, ты из третьей студии? Тома, гляди, кого нам прислали, гримировать не надо, уже готов. Иди сюда, страшила. Сейчас перекурим, и твоя сцена.

Я стоял как вкопанный. Наконец она меня заметила и шикнула на того, в футболке.

– Нашёл меня, да? – Мы присели на серые обломки надгробий, под храмовыми ступенями. – Что, убивать пришёл?

А чего я от неё ждал? Хоть не гонит, и то ладно. А оправдываться перед ней мне вообще нет резона. Вытащил телефон, набрал: «Не убью».

– Успокоил.

«Прости меня».

Она лишь фыркнула в ответ:

– Бог простит.

И смотрит так, словно читает в моём сердце старые дневники и лучше меня знает, где там правда написана.

– Жалостливый стал, да? Что ж ты брата своего не пожалел, когда на смерть его посылал?

Сказала – проволокой прикрутила. И ушла.

Теперь я ходил за ней постоянно. Мне как будто начали объявлять приговор, да заминка вышла – судья с адвокатом не договорились. И вот сижу я на той скамье, дерево полирую, а они там, по ту сторону решётки, судьбу мою режут на кусочки и мне не показывают.

Брат, брат, как же так всё вышло?..

* * *

…Я вернулся на блокпост, все мысли о Витальке: как его спасти?

У кого помощи просить, это я сразу знал – у Хозяина. Авторитетнее человека тогда в горах не было. На следующий день сопровождал его, как обычно, и всё как на духу ему выложил: что родного брата встретил. И что он теперь по ту сторону и имя принял исламское.

– Вот оно как, – присвистнул Хозяин. – Нехорошо это, но поправимо. А ты молодец, что мне рассказал. Своих надо возвращать. Хоть они этого, дураки, и не понимают. Вот что, передай брату, что оружие лежит на военном складе в Грозном, охраны там не будет, пусть приходит, забирает.

– Валерий Николаевич… что вы собираетесь де- лать?

– Я тебе слово даю, что лично его не тронут. Указ вышел: кто добровольно сдаст оружие, тому амнистия и отпущение всех грехов. Ни суда, ни злой памяти. Беру это на себя. Порешим так, что он добровольно сдался. А бандитов, с которыми он придёт, мы прикончим, да ещё ему в заслугу это поставим. Веришь мне?