Около четверти часа он отражал атаки хищников, но силы его шли на убыль. Собаки вели себя так, как обычно: предпринимали ложные атаки до тех пор, пока жертва не вымотается, защищаясь, и только после этого собирались нанести решающий удар. То, что Уилсон знал об этих животных, не утешало. Они, будто бы, неохотно поедают мертвечину. А чтобы мясо оставалось свежим как можно дольше, они не убивают свою жертву, а сбивают ее с ног и разрывают клыками брюшную полость. А уж затем принимаются за другие части тела. Уилсон знал, что даже со вспоротым животом человек способен прожить довольно долго, несколько часов и даже дней. Поистине мучительная смерть!
Но с ним это не случится. Лучше уж самому броситься на шпагу. По крайней мере, такая смерть будет быстрой и не слишком болезненной.
Он уже приготовился отразить очередную атаку злобных псов, но тут слева прогремел выстрел. Послышался жалобный визг, одна из собак упала. Следующий выстрел свалил вторую. Стая занервничала. Вожак принюхался, но дождь смыл все запахи. Из подлеска раздалась еще пара выстрелов, и собаки начали отступать. Наконец, повинуясь сигналу вожака, они развернулись и бросились прочь.
Тяжело дыша, Уилсон оперся на шпагу.
Среди баобабов показались трое всадников, и он с удивлением узнал в них Гарри Босуэлла, Макса Пеппера и Патрика О’Нила. Патрик держал в руках еще дымящуюся винтовку. Уилсон бросил шпагу в ножны и направился к своим спасителям.
– Вы подоспели вовремя, – натужно посмеиваясь, проговорил он. – Рад тебя видеть, Патрик. Эти твари собирались мною поужинать, и вы появились буквально в последнюю минуту. Спешивайтесь и составьте мне компанию, пропустим по стаканчику. Если, конечно, нам удастся поймать мою лошадь.
– Ни шагу вперед! – Дуло винтовки смотрело точно в грудь охотника за метеоритами. Глаза Патрика были холодны как сталь. – Вы арестованы, сэр. Макс и Гарри, будьте любезны, свяжите мистеру Уилсону руки и привяжите конец ремня к моему седлу. В ваших же интересах, сэр, не советую вам сопротивляться.
Охотнику за метеоритами показалось, что он ослышался.
– Что у вас на уме?
– Мы отведем вас обратно. А там найдется кому решить, что с вами делать.
Уилсон готов был принять все это за шутку, но лицо Патрика О’Нила ясно свидетельствовало: он говорит крайне серьезно.
– Что за вздор? – возмутился он. – С каких это пор ты здесь отдаешь приказания?
О’Нил расправил плечи и сухо усмехнулся.
– С того момента, как взял на себя руководство экспедицией. После гибели Арчера и вашего дезертирства, я оказался среди оставшихся старшим по рангу.
– Дезертирство? Ты просто спятил! – Уилсон до сих пор сомневался, не розыгрыш ли все происходящее. Ирландский юмор, как известно, весьма своеобразен. – Смех да и только! – фыркнул он. – А теперь слезай с коня. Если поможешь найти мою кобылу и мула, я, может быть, и забуду этот нелепый инцидент. А если нет – твори молитву. Я по-прежнему командую экспедицией, и не надейся, что в дальнейшем что-либо изменится.
– Вы жалкий трус и дезертир, – невозмутимо возразил Патрик. – Самовольный уход из отряда карается арестом и заключением в тюрьму – это ваши собственные слова. Поэтому не заставляйте нас применять силу и подчинитесь приказу.
– Ни черта у вас не выйдет! – Уилсон выхватил шпагу. – Первого же, кто сунется ко мне, я заколю, как свинью.
Грянул выстрел. Рука охотника за метеоритами дернулась, а шпага отлетела далеко в сторону.
О’Нил опустил винтовку.
– Не делайте глупостей, сэр. Вы всегда считали, что я посредственный стрелок. Так что следующая пуля может серьезно повредить какую-нибудь более важную часть вашего тела. А теперь – руки вверх!
62
Шарлотта с сомнением взглянула на груду мелких деталей, над которыми склонялся Гумбольдт. Перед ученым лежали оба лингафона, выпотрошенные до основания. Его лоб пересекала глубокая морщина, а нижняя губа была крепко прикушена. Удастся ли ему смонтировать из этого хлама то, что он задумал?
Времени оставалось катастрофически мало. Если ничего не выйдет, зеленые кристаллы доберутся до подступов к скальному мосту, и догоны его обрушат. Несколько воинов из числа самых сильных, уже были готовы навалиться на рычаги, управляющие канатами и противовесами механизма, предназначенного для разрушения моста. Если привести его в действие, обратного хода не будет.
– Как у тебя дела? – нетерпеливо спросила девушка. – Убире только что сказал, что некоторые монолиты уже занимают главную тропу, ведущую к мосту.
– Терпение, моя дорогая. Мне нужно удалить еще один рулон магнитной пленки из памяти большого лингафона и собрать все прочее воедино. Эта штука требует слишком много энергии. Все, что мне сейчас требуется, – образцы догонских песнопений, настройка необходимых частот и динамик помощнее. Все остальное нам ни к чему.
– А когда все будет готово, что нам делать с твоим прибором?
– Ты же когда-то собиралась стать оперной певицей?
– Да, но это в прошлом…
– Помнишь усилитель голоса, который я сконструировал для Берлинского университета? Это устройство напоминает его, но его задача – воспроизводить песни догонов. Я и сам пока еще не знаю, окажется ли оно работоспособным… Вот и все, осталось вставить на место батареи, закрыть крышку и… – Гумбольдт приподнял перед собой серый металлический ящик и полюбовался на свое творение.
Шарлотта недоверчиво следила за ним.
– Хорошо, давай попробуем! – наконец проговорила она.
Гумбольдт нажал красную кнопку и подождал несколько секунд. Вспыхнула электронная лампа, которую ученый окрестил «волшебным глазом». Постепенно нагреваясь, она светилась все ярче. Из динамика донеслось легкое шипение и потрескивание.
– Пока все идет неплохо, – заметил Гумбольдт. – Усилитель прогрелся. А теперь я бы посоветовал тебе на всякий случай заткнуть уши…
Оскар вздрогнул. Он дремал, сидя у подножия гигантского монолита, когда до него донесся странный звук. Но не просто звук, а целая мелодия. Комбинация высоких и низких звуков.
Он поднял голову.
Опять!
Что-то странное было в этой музыке. Неизвестно почему, но простая мелодия вызывала тоску и меланхолию, отдающуюся болью в сердце. Перед его мысленным взором вихрем пронеслись воспоминания детства и закружились, как снежные хлопья, подгоняемые ледяным ветром. Он увидел себя в классной комнате в доме Гумбольдта за латынью. В груди что-то затрепетало, словно птица, пытающаяся вырваться из когтей хищника.
На глаза навернулись слезы.
Пошатываясь, он встал на ноги. Чтобы не упасть, пришлось опереться на монолит, и юноша почувствовал, как он гудит и вибрирует под его ладонью…
