— Но это еще не все. Против Плучека возбуждено уголовное дело. На Юрку наезжают, звонят по телефону, угрожают расправиться. А вчера в его машину чуть не врезался «КамАЗ».
— Кто наезжает? Плучек?
— Если бы я знала. В городе, да что там в городе, во всей стране такое творится. Беспредел. Иногда я себя чувствую, как та бухгалтерша, которую после вынужденной посадки съел пилот-любовник. Юрка — принципиальный, он пойдет до конца. И те пойдут до конца. Юрка считает, что во многом мы с Сергеем виноваты. И что перед законом все равны. Я знаю, он тебя уважает. Повлияй на него, пусть он это дело отдаст другому.
— Скажи, зачем Сергей предложил мне бесплатный билет?
— Он посчитал, что все идет от тебя, — подумав немного, ответила Шура. — Что ты хочешь руками Юрия посадить его. Я Сергею посоветовала поговорить с тобой. Но он в ответ, что, мол, ты — отвязанный и говорить с тобой бесполезно. Вот он и решил, что будет лучше, если ты улетишь отсюда.
— И ты решила поспособствовать этому?
Порогову стало смешно. Еще недавно ему передавали, что на собрании акционеров Полищук бросил камень в огород Николая, сказав, что вот, мол, мы его избрали, а он взял да перебрался в Москву, на жирные столичные харчи, а летчики сидят без работы, ветераны без пенсии. Перевел, называется, стрелки. Конечно, Шура и Полищук — не одно и то же. Но что-то общее прослеживалось. Уж если быть последовательным, то к чему эти двойные стандарты? Он чувствовал, Шура что-то недоговаривает. Николай видел это по ее глазам, по тому, как она одним махом, как и тогда, после рассказа Гордеева про дикий случай в тайге, выпила водку. Конечно, ей было чего опасаться, она многое знала, и те, кто держал ее и пользовался ее молчанием, теперь рассчитывали на ее лояльность. Фактически она оказалась меж двух огней.
— Николай, я и за тебя боюсь, — точно прочитав его мысли, сказала она. — Эти люди сейчас могут пойти на все. И я подумала, будет лучше, если ты переговоришь с Юрой и уедешь. Ты помнишь те письма, которые были против тебя? Само по себе ничего не бывает. Они были организованы и вброшены в нужный момент.
— Я в этом и не сомневался, — сказал Николай. — Но знаю и другое: ты всегда старалась понять меня, если требовалось, помочь мне. Даже если я тебя о том не просил. А это многого стоит. Не беспокойтесь, я уеду. Мне сегодня из Баня-Луки, это в Боснии, позвонил черногорский поэт Зоран Костич. Он сказал, что у меня там вышла книга. В сентябре приглашают на презентацию.
— Мне говорили, что ты ездил туда. Я не понимала и не понимаю сейчас, зачем тебе это было нужно. Неужели для того, чтобы написать книгу?
— Шура, это единственное место на земле, где мне действительно было хорошо. Я там был у своих. Здесь все не так. Особенно сейчас. Как бы это тебе сказать и не обидеть… Сейчас кругом злоба, зависть, злопамятство. А вот когда мы с тобой летали, бывало, без всякого приглашения могли завалиться, скажем, к тому же Гордееву и попариться в бане. Такого сегодня почти не встретишь. Да, конечно, могут пригласить, но с расчетом. С Юрием я говорить не буду. Понимаю, что для тебя это важно, но с какого это боку я начну ему советовать? Он пошлет меня и правильно сделает.
— Ты меня, Коля, извини, — сказала Шура. — Запуталась я окончательно.
Вот уж чего Николай никак не ожидал, так это появления в «Охотничьем домике» Ольги Оболенцевой. Он отлучился из зала всего лишь на несколько минут, а когда вернулся, то увидел сидящих за столом и мило беседующих Ольгу Филимоновну и преобразившуюся, с веселым лицом Шуру. Ему даже захотелось ущипнуть себя за ухо и убедиться, что не перепил и все, что он видит, не сон.
— Как ты меня разыскала? — удивленно спросил он Ольгу.
— Охота — это мое призвание, — сказала она. — Я из аэропорта позвонила, а мне твоя бабуля, Варвара Егоровна, так и сказала: ушел в какой-то лесной домик. Помните, у Чехова есть рассказ про лошадиную фамилию. В Иркутске по сравнению с Москвой домиков поменьше. А в остальном дело техники. Здесь такие милые люди, не только рассказали, но и подвезли. И денег не взяли. Есть еще, оказывается, приятные места. И уж совсем не ожидала, что меня будут здесь узнавать.
— Да вы нас не обижайте, — замахала руками Шура. — Телевизор мы смотрим. И вашу передачу в том числе. Она всем очень нравится. Когда вы вошли, я вас сразу узнала. Только, честно говоря, не думала, что вы разыскиваете Николая.
— Вы уж извините, но искать я решилась из-за цейтнота, — сказала Ольга. — У меня совсем мало времени. Послезавтра в Москву. Хочу посмотреть город Байкал, музей авиации, покопаться в архивах. А вас я тоже узнала. Видела на фотографии у Николая Михайловича в Москве. У меня профессиональная зрительная память.
— В-о-от как, — с какими-то новыми нотками в голосе протянула Шура.
— Оля видела аляскинские фотографии, — быстро нашелся Николай. — Но меня удивляет, что на все про все ты отвела пару дней. Некоторым для этого жизни не хватает. Ты где решила остановиться? Может, у меня?
— Вот что, я предлагаю поехать ко мне на Черную, — неожиданно предложила Шура. — Я сдала на права и сама вожу машину. Отдохнете, а утром я отвезу в город, дам шофера, чтобы он показал вам город и свозил на Байкал. А сегодня мы можем просто посидеть, поговорить. Можно и баню истопить.
— Это опасно, когда за рулем выпившая женщина, — сказал Порогов.
— Нет, нет, это идея! — воскликнула Ольга. — Быть здесь и не попариться в сибирской бане! А если еще после этого выпить брусничного сока!
Краем глаза Николай увидел: точно налетев на столб, Шура замерла, затем посмотрела на него не то вопросительным, не то уничтожающим взглядом. После той киренской бани упоминание о брусничном соке было для них чем-то вроде пароля.
— Сок вам я не обещаю, но баня будет, — с едва заметной усмешкой медленно проговорила Шура.
Она вышла из-за стола, о чем-то переговорила с официантками и, взяв Ольгу под руку, вышла на улицу. Подмигивающая зелеными огнями вывеска бара выхватывала у темноты кусок асфальта, стоявшие на стоянке машины, на миг вспыхнувшие ответным холодным огоньком. По улице, ослепляя светом фар, проносились автомашины в обратную сторону; точно подметая тротуар, по дуге пробегали уродливые тени от тополей. Дневная жара уже спала, но еще давала о себе знать, асфальт был мягок, и Николай видел, как Шурины туфли оставляют в нем заметные вмятины. Ольга была легче, туфли ее пружинили, и Николай почему-то вспомнил, как она тогда, в собачьем парке, подпрыгнув, взлетела в воздух и ударила головой по мячу. Невольно сравнивая их, он поймал себя на том, что, несмотря на разницу в возрасте, они чем-то похожи. И обе эти красивые женщины здесь только потому, что им каждой в силу тех или иных причин нужен он — Николай Порогов. Мысль эта несколько приподняла Николая в собственных глазах, этот теплый летний вечер, такой родной и знакомый с детства воздух вернули ему забытое ощущение молодости, когда не надо было торопиться домой, когда ноги думали вперед головы, когда казалось: стоит только протянуть руку, и ты можешь взять и увести самую красивую девушку.
