— Обрати внимание на игру глазами, Рави, — сказала Гита. — Из персидской поэзии ты, наверное, знаешь, что такой кокетливый взгляд называется гамза.
— Да! Этот единственный выразительный мусульманский элемент в нашем танце пришел к нам из Ирана, — ответил Рави ей на ухо.
— С тобой неинтересно. Ты все знаешь! — притворялась Гита.
Далее танцовщица изображала сюжеты из легенд о Боге Кришне и его возлюбленной — пастушке Радхе.
Ритм танца все убыстрялся. Гибкие руки девушки, украшенные браслетами и колокольчиками, стремительно взлетали, словно языки пламени, и неожиданно бессильно опускались. Бедра сладострастно колебались в быстром ритме барабана, а тяжелые груди под легкой материей плавно подергивались в такт. В момент апогея музыка прекратилась, чтобы обрушиться с новой силой, как град… Танец завершился.
Веселая и восторженная публика и все артисты лакомились сладостями, фруктами, соками…
— Танцовщица должна быть одета, — начал бархатным баритоном руководитель труппы, — в прекрасное шелковое сари нежных тонов или же в широкую свободную юбку, прилегающий корсет и вуаль с блестящими зеркальцами. Ведь тхумри — это вид катхака, танца эпического, корни которого глубоко уходят в древние индуистские традиции.
За чаем все стали говорить об искусстве танца, о пении, музыке, поэзии. И как это принято вообще на Востоке, а в Индии особенно, эти беседы велись несколько часов.
И на этот раз читали стихи, пели песни, снова танцевали.
«Чье сердце не трогают ни прекрасные изречения, ни пение, ни игры юных жен, тот либо аскет, либо скотина», — говорит древняя индийская мудрость.
К ужину была подана свежая жареная форель.
Пепло и Чино сияли.
Молодожены, уединившись от всех, сидели на террасе второго этажа.
— Гита, ты у нас молодец! Каков сюрприз! Ты так меня оживила, что я никак не приду в себя! — восторженно сказал Рака.
— Спасибо тебе, любовь моя! — обнял Рави свою Гиту.
Гита сияла от счастья. Взволнованная Зита с нежностью смотрела на Раку.
— Спасибо, сестра! Я так тебя люблю! Нас теперь двое, нет, нас — четверо, и мы будем вместе вечно… — закончила Зита.
Легкий ветерок ласкал лица молодых, а вдали мерцали своими вечными вершинами горы.
Рано утром Бадринатх бодрой походкой вышагивал по террасе нижнего этажа. К нему подошел Чаудхури с дымящейся сигарой в руке. Достав тяжелый золоченый портсигар, он предложил сигару Бадринатху. Тот с удовольствием взял. Выпустив струю ароматного дыма, он произнес:
— Вот-вот подует муссон. Я думаю, нам пора возвращаться в Бомбей.
— Вы рассуждаете вполне разумно, господин Бадринатх. Я скажу об этом молодым. Тем более, что артисты уже собрались. Будет лучше уехать всем вместе.
Они вышли в сад и сели на полюбившуюся им за эти дни скамью.
Через несколько минут к ним подбежали Зита и Гита.
— Доброе утро, господин Чаудхури! Доброе утро, дядя! — прощебетали сестры.
— Доброе утро! — и седовласые мужи встали при виде цветущей молодости, встали перед своим будущим.
— Дорогие племянницы! — начал Бадринатх. — У меня появилась мысль — уехать сегодня в Бомбей вместе с артистами. Они уже собрались.
— Я тоже поддерживаю предложение вашего дяди: приближается время дождей. Не следует рисковать, дети мои! — убедительно сказал Чаудхури.
— Мы не против, дядя! — ответили племянницы. — Собраться недолго. Через полчаса мы будем готовы.
Минут через сорок хозяева и гости расселись по машинам, которые, шурша гравием дорожек, выехали на магистральную дорогу.
На горизонте, из-за гор, появилось белое, с лиловым оттенком, большое облако. В открытые окна пахнуло свежестью.
— Вот он, муссон! — задумчиво сказал Рака, поглядев на беззаботную Зиту.
— Да, его дыхание приближается, — откликнулся Рави в тон ему. — Грядет обновление жизни.
Через час они уже были в Бомбее.
Проезжая мимо «известного» моста, машины пересекли небольшую улицу. Сердце Гиты замерло, и она с тревогой посмотрела на Зиту.
— Прошу вас, — обратился Рака к водителю, — поверните направо.
— Спасибо, Рака! — прошептала Зита.
Машина подъехала к небольшому низенькому дому с единственным окном. Молодожены вышли из нее и, подойдя к дому, постучали в дощатую дверь.
Дверь открылась, и на пороге все увидели Лилу.
— Тетушка Лила, садитесь в машину и поехали с нами, — не дав ей опомниться, сказал Рака.
Лила обвела взглядом счастливые лица и от волнения никак не могла сообразить, что ей делать. Она машинально проговорила:
— Проходите, дети мои, в дом, прошу вас!
Все вошли.
— Вот, взгляните, какой хозяин у нас Рака, — с гордостью указала Лила на новую газовую плиту.
— Да будет вам, тетушка! — смутился «хозяин». — Уж вы скажете! Просто я давно обещал и вот…
— Ладно тебе представление разыгрывать, — лукаво заметила Гита. — Что молодец, то молодец!
— Это он к свадьбе нашей… — почему-то с грустью в голосе промолвила Зита. «Беден не тот, кто мало имеет, а тот, кто хочет большего» — подумала она.
— В этом доме я росла целых восемнадцать лет. Воспитала меня вот эта труженица, простая цыганка, моя вторая мать, — сказала Гита. И, словно уловив мысли Зиты, она добавила:
— Не в богатстве все-таки счастье! И это не красивая фраза. Я это испытала и испытываю на себе, — Гита смахнула набежавшую слезу.
— Юность мчится невозвратимым потоком, — заметила Зита.
— Пусть светит светильник, пылает огонь, сияет солнце, луна и звезды — без газелеокой этот мир окутан мраком! — улыбнувшись, произнес Рави, стараясь увести всех от сентиментальностей.
— Рави! Ты сказал все, что сейчас у меня на сердце! Спасибо, друг! — воскликнул Рака.
Все повеселели. Женщины скрылись за перегородкой. Через несколько минут Лила, облаченная в голубое сари, помолодевшая и в сопровождении своих дочерей, предстала перед своими зятьями.
При виде такого преображения Лилы Рака не мог скрыть улыбки. На свадьбе ему было не до того, и он ничего не видел, но сейчас он удивился красоте Лилы.
«Действительно, одежда и украшения умножают красоту женщины», — вспомнил он старинную пословицу.
Дверцы автомобиля захлопнулись, и машина, урча, понеслась к набережной аравийского моря. В салоне машины было тесновато, но, учитывая изящество молодых жен, все кое-как разместились.
— Никогда в своей жизни не думала, что буду ехать в такой роскошной машине, с такими… — осеклась она, и слезы покатились по ее щекам.
