Я вскакиваю и буквально бегом приношу фруктовое ассорти, которое приготовил для Лили еще раньше. Она берет его, шепча мне «спасибо». Мне просто необходимо ее поцеловать, иначе я больше не выдержу.
Ложась с ней рядом, я крепко прижимаюсь к ней и целую сначала Пола, чьи нежные, точно перышки, волоски сладко пахнут. Потом опускаю свое лицо к ее лицу так, что между нашими губами остаются считаные сантиметры.
– Я люблю тебя, Лили. – Ее дыхание тепло касается моих губ. Мне хочется вдохнуть ее всю, целиком, так, чтобы она заполнила меня изнутри.
– И я так тебя люблю, Дэвид. Так люблю, – выдыхает она, и мне остается только надеяться, что это всерьез. Сдерживаться нет больше сил, самоконтроль – качество, которое сильно переоценили. Я опускаю голову, наши губы соприкасаются, но в тот момент, когда ее язык скользит по моей нижней губе и касается нижних резцов, я вынужден отпрянуть.
– Ты куда, морячок?
– Мадам, вы ведь только что разродились. Кажется, на этот счет существуют кое-какие правила. – К моим щекам приливает кровь. Невероятно, но я все еще краснею рядом с ней.
– На поцелуи они не распространяются, глупый.
– Ну, все-таки лучше поостеречься сейчас, чем жалеть потом. Я видел, как с тобой обошелся этот парнишка, и, позволь тебе заметить, это было сильное зрелище. Так что у вас с ним теперь одно дело на двоих – отдыхать все ближайшие недели.
Она покачивает головой из стороны в сторону.
– Ни за что не соглашусь сидеть здесь дольше одного, ну, может двух дней кряду. К тому же, ты ведь знаешь, я не люблю, когда ты рыбачишь один.
– Ничего со мной не случится. – Чтобы разогнать ее тревоги, я повторяю ей то, что говорил уже не однажды. – И вообще, мне надо еще поработать над знаком SOS и укрытием для костра.
– Над знаком SOS? – Пол начинает возиться у нее на плече, и она перекладывает его на другую сторону. – Я думала, мы решили, что это пустая трата времени.
Я кладу ладонь на спинку Пола. Если я захочу сомкнуть пальцы вокруг его тельца, то на груди они почти встретятся. Просто невероятно, до чего крошечным рождается человек.
– Я хочу отвезти его домой.
– Домой? – Лили сдувает кудряшку, которая норовит залезть ей в глаз. – Он уже дома, Дэвид. Здесь мы его зачали, и здесь он проживет все обозримое будущее. К тому же за все время, что мы сами здесь, мы еще ни разу не видели ни самолета, ни корабля, ни подводной лодки, а ведь прошло уже больше года. И вряд ли уже увидим, освети мы знак SOS хоть неоновыми буквами.
Волосики Пола уже совсем подсохли и закурчавились от влажности, разлитой в воздухе. Я поглаживаю их, легко касаюсь мягкого пятачка на макушке – крошечного, размером с монетку в четверть доллара – и только потом отвечаю.
– Я не хочу, чтобы он рос здесь, Лил. Я хочу отвезти его домой, хочу, чтобы у него была кроватка и детская, хочу покупать ему самые дорогие подгузники, а когда придет время, я научу его кататься на велосипеде и играть в мяч.
– Пол у себя дома здесь, на острове. И мы должны научить его выживать здесь, а не мечтать о подгузниках и велосипедах.
– Согласен, но я все равно не хочу сдаваться. Я – его папа, а все родители хотят для своих детей только самого лучшего, это закон эволюции.
– Конечно, я тоже хочу, чтобы Полу было хорошо, – говорит Лили. – Но я больше не могу жить в выдуманном мире, Дэвид.
«Ох, черт, из-за меня она плачет, и не светлыми счастливыми слезами, как когда родился Пол, а злыми, нервными, которые так и брызжут из ее глаз».
– Ну не надо… Не плачь, милая, прости меня. – Я спешу стереть с ее лица влажные дорожки. Ее щека кажется мне горячей, и мне тут же становится страшно. – Дай-ка я принесу тебе водички. Что-то ты горячая… – Вот черт, а бутылка-то с водой осталась у бревна. Но я не успеваю встать, чтобы пойти за ней, как мне на плечо ложится пылающая ладонь Лили.
– Не обращай на меня внимания, это просто гормоны. Если хочешь, делай свой знак. Все равно от этого на наш остров парашютисты не посыплются. И слава богу. – Она смеется непривычно громко, на высокой, визгливой ноте, и я внимательно присматриваюсь к ней. Лили вся взмокла от пота, волосы прямо хоть отжимай, как после купания. Что с ней?
– Лили, – заговариваю я, стараясь ничем не выдать охватившие меня тревогу и раздражение, – чему ты радуешься?
Ее улыбка тает, она высвобождает из-под ребенка одну руку и промокает себе лоб.
– Ничего я не радуюсь. Я и сама больше всего хочу вернуться домой, но… – тут она закашливается, и я снова вспоминаю про бутылку, – так все-таки одним осложнением меньше.
– О каком осложнении ты говоришь? – фыркаю я. Разве вся наша жизнь здесь не есть одно сплошное осложнение? И разве оно не началось в тот самый день, когда и она, и я ступили на борт того злосчастного самолета? Стараясь не смотреть на меня, Лили прикусывает кончик языка. – Ты имеешь в виду нас с Полом, так? Это мы – твое осложнение?
Воздух как будто покидает мои легкие. Значит, она не любит меня так, как люблю ее я. Значит, я выставляю себя дураком перед ней.
– Вовсе нет, и ты прекрасно это знаешь. – Она пытается привстать, наверняка преодолевая боль. – Я люблю вас обоих, но что я скажу мальчикам и Джерри?
– Объяснишь им, что мы полюбили друг друга, когда помогали друг другу выжить. Потом ты скажешь им, что Пол тоже твой сын, о чем ты, как я надеюсь, не жалеешь. Пожалуйста, скажи мне, что я не ошибся.
– Ты забываешь, что в реальном мире ты женат, а я замужем. Бо́льшую часть времени я и сама об этом не помню, но всякий раз, когда ты зажигаешь сигнальный огонь или выкладываешь знак SOS, – вспоминаю. – Она тяжело сглатывает, как будто проталкивает в горло непрожеванный кусок мяса. – Пожалуйста, не заставляй меня вспоминать, Дэвид. По крайней мере, сегодня. – Она откашливается, снова сглатывает и, часто дыша, опускается на пол.
– Лил, с тобой все в порядке? – Что-то пошло не так. Бледность Лили видна даже через загар, ее придерживающая Пола рука ослабла. – Лили, очнись! Лили! – Я забираю у нее малыша и кладу его в кроватку-гнездо, которую мы соорудили в ожидании его появления. Он продолжает спокойно спать.
Тогда я на четвереньках подползаю к Лили, беру ее безжизненную руку и нахожу пульс. Вот он. Но я даже не трачу время на то, чтобы считать удары. Ее рука горит, одежда промокла от пота. Поспешно просунув одну руку ей под колени, а другой обхватив ее за плечи, я поднимаю ее, стараясь не обращать внимания на то, какая она стала легкая, почти невесомая, вырастив внутри себя нашего сына.
Я приношу ее в тень у рыболовного бревна, опускаю там на прохладный песок, прислоняя спиной к обглоданному ветрами и непогодой дереву. Хватаю бутылку – она еще наполовину полная – и прижимаю к ее губам.
– Пей, Лили, пей, – уговариваю ее я. Видно, как глазные яблоки ворочаются под ее веками, точно она силится открыть глаза, но не может. Тогда я наклоняю бутылку так, чтобы жидкость сама потихоньку текла в ее полуоткрытый рот. Она причмокивает губами, точно младенец в предвкушении бутылочки. Я снова подношу воду к ее губам, и на этот раз она глотает – я вижу, как двигается ее горло.
